— Только не надо нервничать, слышишь, Берти? — попросила она его. — Что бы ни спросила нас полиция: мы ничего не знаем. Да это и в самом деле так. Наша мать совершала в своей жизни ошибки, за которые я не собираюсь расплачиваться.

— Тебя даже не интересует, что с ней, — констатировал Зигберт глухим голосом. — При этом наша мать…

— Только не надо сентенций! Мать — старая женщина, которая прожила свою жизнь! У меня же есть еще планы, и я не хочу, чтобы она их нарушила. Или же Элард, Томас или…

Зигберт положил трубку. Вдали он слышал всхлипывания дочери и успокаивающий голос жены. Опустошенным взглядом он смотрел перед собой. Откуда разом пришло отчаяние, которое грызло его после разговора с этой парой полицейских? Он все же должен был это сделать, чтобы защитить семью! Семья, в конце концов, — это высшее благо, это было кредо его матери. Почему только он внезапно почувствовал себя брошенным ею на произвол судьбы? Почему она не звонила?

Мирьям, как и договаривались, ждала их в половине девятого перед зданием регионального аэропорта Щитно-Шиманы, единственного аэропорта в Варминьско-Мазурском воеводстве, дни которого были, однако, сочтены. «Сессна» СЕ-500 Citation оказалась на удивление комфортабельным самолетом. Полет занял без малого четыре часа, а паспортный контроль — три минуты.

— А, доктор Франкенштейн. — Мирьям подала руку Хеннингу Кирххофу, до этого сердечно обняв Пию. — Добро пожаловать в Польшу!

— У вас действительно хорошая память, — констатировал Хеннинг, ухмыльнувшись.

Мирьям сняла солнечные очки и посмотрела на него, потом тоже усмехнулась.

— У меня память как у слона, — подтвердила она и взяла одну из их сумок. — Пойдемте. До Добы примерно километров сто.

Они ехали в арендованном «Форде Фокус» по шоссейным дорогам в северо-восточном направлении в сердце Мазур. Мирьям и Хеннинг беседовали о руинах замка и гадали, имеется ли вообще спустя шестьдесят лет запустения доступ в подвал. Пия сидела сзади, слушала одним ухом и молча смотрела в окно. Ее ничто не связывало с этой страной, с ее изменчивым и печальным прошлым. Восточная Пруссия до сего времени была для нее лишь абстрактным понятием, не более чем вечно повторяющаяся тема телевизионных документальных и игровых фильмов. Побег и эвакуация не коснулись ее семьи. За окнами в туманном свете раннего утра мелькали холмы, леса и поля, над множеством больших и маленьких озер висели похожие на вату клубы тумана, которые постепенно рассеивались под теплыми лучами майского солнца.

Мысли Пии перескочили на Боденштайна. Доверие шефа глубоко тронуло ее. Он мог всего этого ей не рассказывать, но, очевидно, хотел быть честным по отношению к ней. Доктор Энгель нацелилась на него по чисто личным причинам. Это было несправедливо, но изменить что-либо невозможно. Единственная возможность помочь ему заключалась в том, чтобы не допустить ошибку здесь и сегодня. Под Мронгово Мирьям свернула на труднопроходимую проселочную дорогу, которая проходила мимо заспанных крестьянских дворов и маленьких деревень. Просто идиллия! Эти старые аллеи! И среди темных лесов то и дело появлялись проблески голубой воды. Мирьям объяснила, что Мазуры являются самым крупным озерным краем Европы. Через некоторое время они проехали мимо озера Кисайно, через местечко Камионки и Доба. Пия набрала номер Боденштайна.

— Мы только что приехали, — объявила она. — Как обстановка?

— Пока все нормально, — ответил он. — Фрау Энгель еще не видел. Августа Новак до сих пор не появлялась, другие тоже… исче… сег… утром… с Эмери… с… ничего…

— Я ничего не могу разобрать! — крикнула Пия, и связь оборвалась. Мирьям уже говорила, что на территории бывшей Восточной Пруссии было не так много радиоантенных мачт, поэтому сотовая связь постоянно нарушалась. — Проклятье, — выругалась она.

Мирьям остановилась на перекрестке и свернула направо, на асфальтированную лесную дорогу. Пару сотен метров последняя шла через редкий лиственный лес, и автомобиль трясся, преодолевая одну выбоину за другой, так что Пия постоянно ударялась головой о боковое стекло.

— Будьте внимательны, — сказала Мирьям, — сейчас у вас захватит дух!

Когда лес остался позади, Пия нагнулась и устремила свой взгляд вперед, между двух спинок передних сидений. Справа простиралось темное и сверкающее Добское озеро, слева тянулись бескрайние холмы, то и дело прерываемые рощами и лесами.

— Эти руины слева — бывшая деревня Лауенбург, — объяснила Мирьям. — Почти все жители работали в поместье. Здесь были школа, магазин, церковь и, конечно, деревенская пивнушка.

От Лауенбурга сохранилась практически только церковь. На полуразрушенной колокольне из красного кирпича возвышалось гнездо аиста.

— Деревню использовали практически как каменоломню, — сообщила Мирьям. — Таким образом, исчезли большинство хозяйственных построек и стен замка. От самого замка, напротив, сохранилось довольно много.

Вдалеке показались симметричные очертания поместья: прямо на берегу озера, в центре находился замок, окруженный расположенными подковой и снесенными за это время зданиями, фундаментные стены которых поблескивали яркой зеленью. Раньше к главному входу в замок, должно быть, вела ухоженная аллея, но теперь на тех участках, которые прежде не были для этого предусмотрены, в буйном беспорядке росли деревья.

Мирьям проехала через арку ворот, которая, в отличие от фрагментов стен, еще сохранилась, и остановилась перед руинами замка. Пия осмотрелась. В ветвях могучих деревьев щебетали птицы. Вблизи развалины бывшего поместья производили удручающее впечатление. Сверкающая зелень оказалась сорняками и кустарниковой порослью, крапива достигала метровой высоты, плющ покрывал почти каждую свободную поверхность. Какое чувство должна была испытать Августа Новак, когда, через шестьдесят лет после случившегося и желая обо всем забыть, она вернулась туда, где пережила самые счастливые и самые страшные моменты своей жизни, и обнаружила все в таком состоянии? Возможно, именно на этом месте она решила отомстить за всю ту боль, которую ей причинили.

— Как много могли бы рассказать эти стены, — пробормотала Пия, бредя по просторной территории, которая за десятки лет запустения почти полностью была опять отвоевана природой.

За почерневшими от пожара руинами замка серебрилось озеро. Высоко в синем небе летали аисты, а на разбитых ступенях, ведущих в замок, в солнечных лучах потягивалась жирная кошка, которая явно чувствовала себя законной наследницей Цойдлитц-Лауенбурга. Перед глазами Пии возникло поместье того времени, каким оно выглядело тогда. Посередине замок, административное здание, кузница, хлевы. Разом она поняла, почему люди, которые были изгнаны с этой прекрасной земли, до сих пор не могут смириться с потерей их родины.

— Пия! — крикнул нетерпеливо Хеннинг. — Ты можешь подойти сюда?

— Да, я иду.

Пия обернулась. Уголком глаза она уловила вспышку. Солнечный свет на металле. С любопытством Кирххоф обошла одну из поросших крапивой куч щебня и застыла. Испуг пронизал ее до кончиков пальцев. Перед ней стоял темный «Майбах» Веры Кальтензее, весь в пыли от долгой езды, с прилипшими к ветровому стеклу насекомыми. Пия положила руку на капот. Он был еще теплым.