Излишне возражать. В этом вся Иска. Она смирилась, как неподвластная годам огненная колдунья в горах, Тхиу… Ничто не имеет значения. Мы здесь, а здесь такие обычаи. Философия Равнин: мы владеем всем временем, но все может завершиться в одночасье. Потеря одной маленькой жизни — ничто.

Зачем думать о таких вещах? Жизнь лучезарна и совершенна.

Но, возможно, согласиться было бы удобнее. Не только во внешних проявлениях, а дальше, дальше. И что тогда? Есть сладости, отблагодарить Эруда, родив выводок мальчиков, стать пышной и дородной…

Пандав вынырнула из своих мыслей, словно из реки, вернувшись в палящий зной и шум рынка.

Над горбами теснящихся свиней, над толпой гуртовщиков, над палатками торговцев сластями и высокими кувшинами продавцов сладкой воды Пандав увидела в огороженном углу продажу рабов. Ограда была плохая — всего лишь веревка, натянутая между столбиками. На помост вытолкали партию из пяти мужчин, прикованных друг к другу за запястье. Они были обнажены, но кожа всех пятерых отливала металлической темнотой, чуждой Иске. На этом темном фоне выделялись шрамы и разрывы, приметы их прошлого занятия. Это галерные рабы, люди невероятной силы, но непригодные для службы. Всем известно, что, поработав веслом и привыкнув к кнуту, они больше ни на что не способны. Пятым из них был Лидиец. Регер.

Днище колесницы ушло из-под ног, Пандав словно повисла в воздухе. Но здравый смысл мягко схватил ее и вернул на твердую поверхность. Нет, это не Регер, не Саардсинмея и прожитая жизнь. Нет.

Однако если это не Регер, то как похож на него этот человек…

Стройный и мускулистый — иначе бы он не выжил — он был не так безупречно сложен, как сыновья Дайгота, профессиональные Клинки, и вдобавок старше, чем был бы сейчас Регер, останься он жив. Но он был красив, и в его манере держаться, в том, как он освободился от цепи и стоял в одиночестве, проступало что-то королевское. Он стоял и осматривался, в то время как остальные четверо сбились в кучу.

— Сюда, — обратилась Пандав к возничему. — Господину Эруду нужен телохранитель.

— Нет, женщина, — возразил возничий, слегка обиженно и укоризненно — в своей жажде доставить удовольствие своему господину она забыла использовать обращение «хозяин». — Нехорошо. Это какие-то закорские пираты, которых захватили вардийцы. Такое дерьмо годится только для рудников.

Пандав взяла себя в руки.

— Хозяин, позволь сказать тебе — господин Эруд приказал найти именно такого раба.

Не обращая внимания на женскую тупость, возничий не ответил. Одновременно с аукциона до Пандав донеслись голоса, говорящие то же самое. Несомненно, поскольку столичное жречество имеет долю в горных разработках Шансарского Элисаара, сейчас поступят и предложения этого рода.

Даже если он только призрак, его обязательно надо спасти.

Пандав сошла с колесницы. Возничий уставился на нее — женщины не ведут себя таким образом. Мимо этого места они идут, опустив глаза, пешком и без сопровождения. Черный леопард без покрывала, тонкая и прямая, Пандав прошла прямо к ограде, перешагнула веревку и вступила на запретную землю. Несомненное нарушение, но скорее смешное, чем грубое. В тишине, которая придавила брань и усмешки, Пандав подошла к помосту. Мужчины расступались, бормоча вслед оскорбления. Торговец окаменел.

— Прошу прощения, хозяин, — сказала Пандав, высоко подняв голову, но опустив глаза. — Это дело моего господина, жреца Эруда, Почитателя Ках.

— Да, мы знаем, кто держит эту черную суку, — закричал кто-то. Но торговец, бывалый путешественник, осознавая, что времена и обычаи меняются, благоразумно пробормотал:

— И что дальше?

— Он купит пятого раба, — прошептала в ответ Пандав. — Придержи его для господина Эруда. Деньги будут переданы тебе в течение часа. Не прогадай. Ты получишь хорошую прибыль.

— Согласен, — протяжно выдохнул работорговец. — А теперь, во имя Ках, уходи. Уходи!

Впервые за все годы в Иске Пандав подняла угол газового рукава и прикрыла им лицо. Она пробиралась обратно сквозь толпу мужчин, жалобно всхлипывая и вздыхая, чтобы успокоить их. Уходя, она ощутила изумленный взгляд пятого раба, то ли обжигающий, то ли холодящий ей спину. Она не была уверена.

Его накормили, вывели вшей, отскребли в ванне, вымыли и привели в порядок его волосы, побрили, обработали и перевязали две-три открытых раны, облачили в льняную одежду домашнего раба — и лишь после этого послали вверх по лестнице.

В голубой комнате на веранде сидела в кресле великолепная черная девушка с рынка и смотрела на него. Он представил ее с луком при каком-нибудь из дворов Междуземья, чувствуя, что это ей под силу, и удивился.

— Госпожа, твоя доброта превыше благодарности, — произнес он. — Но ты рискуешь. Разве тебя не предупредили, что такие, как я, либо сбегают, либо убивают хозяев в ближайшие два дня?

— Это был пиратский корабль, — ответила она. — Они тебя где-то поймали.

— Нет, меня законно продал им один мой друг. Точнее, выменял.

— А кем ты был прежде, до того, как стал рабом на галере?

— Свободным человеком. Иногда — агентом Дорфара. По рождению — ланнец, связанный с тамошним королевским домом. Меня зовут Йеннеф.

— Йеннез, — повторила она, и еще раз, настойчиво исправляя произношение: — Йеннеф.

Он усмехнулся. Его зубы были белыми, как снег. Он казался звенящим и живым. Но в его глазах светились любопытство и мечтательность, как когда-то в глазах Регера. Ухоженный, он стал похож на Регера более, чем когда-либо. Это было странно.

— Мы здесь чужие, госпожа, в чужой стране. Поэтому ты мне и посочувствовала?

Она не собиралась сообщать ему причину. Для него это не имеет значения, а она не хотела болтать об этом.

— Моему господину и хозяину понадобился телохранитель, — сказала она.

— И ты сочла, что я подхожу, — усмехнулся Йеннеф.

— По размышлении — нет. Я думаю, будет лучше, если я освобожу тебя и отпущу.

Усмешка сползла с его лица. Они смотрели друг на друга. Было прекрасно встретить мужчину, готового на это — глаза в глаза.

— Почему? — спросил он и, вспомнив нравы Иски, добавил: — Ты отдала за меня деньги своего господина. Что скажет он?

— Сейчас праздник Ках, — безрассудно ответила она. — В этот день принято обмениваться дарами, иногда даже освобождать рабов и заключенных. Я скажу ему, что это приношение во славу его благополучия. Он жрец. Это будет выглядеть набожно и покажет, что он богат.

— О нет! — воскликнул он. — Он сдерет с тебя твою шелковую кожу.

— О нет, — повторила она и добавила без всякой гордости: — Обычно я вынуждаю его делать так, как я хочу.

— Но ты все еще выглядишь шелковой, — протянул Йеннеф после некоторого размышления.