— Так едем в Бат? — осторожно спросил парнишка.

— Точно, — невпопад ответила Мелони и ощерилась, улыбкой ее гримасу нельзя было назвать, так скалит зубы собака.

На День благодарения Уолли приехал домой. Кенди всю осень в субботу и воскресение проводила дома, но Гомер ни разу не видел ее в отсутствие Уолли. Уолли очень этому удивился. Его удивление смутило Кенди, и Гомер понял: она тоже искала предлога для встречи. Но смущаться было некогда — в доме опять полно народа, Олив на седьмом небе от счастья. В духовке — идейка, каждые пятнадцать минут надо поливать ее собственным соком, пора сервировать стол, не до смущения.

Реймонд Кендел и раньше бывал в этот день у Уортингтонов, но первый раз без Сениора. Минут пять он был подчеркнуто вежлив, но скоро увлекся интересным деловым разговором с Олив.

— Отец себя ведет как девушка на свидании, — сказала на кухне Кенди Олив.

— Я польщена, — рассмеялась та.

На этом легкомысленные намеки и кончились. Гомер вызвался разделать индейку на порции и проявил такое искусство, что Олив заметила:

— Быть тебе, Гомер, хирургом!

Уолли рассмеялся. Кенди не знала, куда деть глаза. А Рей Кендел прибавил:

— У парня золотые руки. Все, что они однажды делали, помнят всю жизнь.

— Такие же, как у вас, Рей, — сказала Олив.

Гомер старался как можно скорее покончить с индейкой. И тут Уолли заговорил о войне. Он уже давно подумывает бросить университет и поступить в летную школу, объявил он.

— Когда начнется война — мы ведь можем в нее вступить, — я уже буду летчиком, — прибавил он.

— Ничего подобного ты не сделаешь, — сказала Олив.

— И что тебя так тянет летать? — спросила Кенди. — Ты рассуждаешь как эгоист.

— Почему эгоист? Это мой долг. Защита родины — долг каждого!

— Для тебя это еще одно приключение, — сказала Кенди. — А это и есть эгоизм.

— Ты ничего подобного не сделаешь, — повторила Олив.

— В ту мировую войну меня не взяли по возрасту, я был слишком молод, — сказал Рей. — А в эту, если начнется, не возьмут, потому что слишком стар.

— Вам повезло, — взглянула на него Олив.

— Еще как, — кивнула Кенди.

— Не знаю, — пожал плечами Рей. — Я хотел пойти воевать. Даже прибавил себе лет, но меня кто-то выдал.

— С тех пор вы поумнели, — сказала Олив.

— Поумнел или нет, но вот за техникой не угонишься. Начнись война, столько всего придумают. Представить себе невозможно.

— А я представляю. И ни о чем, кроме войны, не думаю, — горячо проговорил Уолли.

— Даже о смерти? — спросила Олив, унося остов индейки на кухню. — По-моему, ты просто не понимаешь, что такое смерть.

— Точно, — сказал Гомер, он-то видел не одну смерть. Кенди взглянула на него и улыбнулась.

— Ты бы хоть раз мне позвонил, Гомер, в субботу или воскресение, — сказала она.

— Да, правда, — сказал Уолли. — Почему ты не звонил Кенди? А-а, знаю, — добавил он. — Ты был очень занят Деброй Петтигрю.

Гомер отрицательно покачал головой.

— Не Деброй, а анатомией кроликов, — послышался из кухни голос Олив.

— Анатомией чего? — удивился Уолли.

Но и Олив ошиблась. Изучая в школе биологию по программе последнего года, Гомер через три недели понял, что знает о строении кролика несравненно больше, чем его учитель, похожий на скелета мистер Гуд.

Уилбур Кедр сразу бы догадался, в какой области Гомер превзошел своего нового наставника. Мистер Гуд потерпел фиаско, сравнивая мочеполовую систему кролика, овцы и человека. Внутриутробное развитие плода занимает у кролика всего тридцать дней; на свет рождается от пяти до восьми крольчат. Как и полагается мелким грызунам, крольчиха имеет две полноценные матки, они называются uterus duplex, т. е. «двойная матка». У женщины — Гомер это хорошо знал — фаллопиевы трубы подходят с двух сторон к одной матке, uterus simplex, что значит «простая матка». Третья разновидность матки занимает промежуточное положение; она встречается у некоторых млекопитающих, например у овец. и называется uterus bicornis — «двурогая матка».

Бедняга мистер Гуд, рисуя на белесой от мела доске эти три разновидности, спутал овцу и кролика; конечно, это была не такая уж большая ошибка, было бы куда хуже, если бы он наградил двумя матками женщину, но все-таки ошибка, Гомер сразу ее заметил и первый раз в жизни поправил человека, старше себя по рангу и возрасту. «В такой ситуации, — записал однажды Уилбур Кедр — сирота чувствует себя особенно неуютно».

— Прошу прощения, сэр, — сказал Гомер Бур.

— Да, Гомер? — повернулся к ученику мистер Гуд, который при определенном освещении походил своей незащищенностью на препарированных кроликов, лежащих на лабораторных столах учеников. Казалось, с него содрали кожу, чтобы изучать по нему внутренние органы. В глазах притаилось терпение доброго, вконец измученного человека. Только глаза и были в нем живые.

— Все наоборот, сэр, — сказал Гомер.

— Что такое? — не сразу понял мистер Гуд.

— У кролика две полноценные матки: uterus duplex. У овцы матка одна, но раздвоенная, то есть uterus bicornis.

Класс замер. Мистер Гуд заморгал; какой-то миг, не больше, походил на ящерицу, воззрившуюся на муху.

— А разве я не это самое сказал? — улыбнулся он.

— Нет, вы сказали совсем другое, — пронеслось по классу.

— Значит, я оговорился, — сказал мистер Гуд почти весело. — Я хотел сказать именно то, что говорит Гомер.

— Наверное, я не так вас понял, — пролепетал Гомер.

— Нет, ты все правильно понял, — шумели ученики.

Коротышка Баки — у них с Гомером была кроличья тушка на двоих, — толкнув его в бок, прошептал:

— Где ты всего этого набрался?

— Не знаю, обыщи, — ответил Гомер.

Этим словечкам научила его Дебра. Они часто играли в одну игру. Гомер спрашивал ее о чем-то неизвестном, а она отвечала: «Не знаю, обыщи». Он лез ей за пазуху или еще куда-нибудь. Дебра смеялась и, отталкивая его руку, говорила: «Не здесь!» Всегда смеялась и всегда отталкивала. Uterus simplex Дебры Петтигрю оставалась для него за семью печатями.

— Она сказала: «Сделай мне предложение, тогда все у нас будет», — поведал Гомер Уолли, когда они вечером ложились спать.

— Не заходи с ней далеко, — посоветовал ему Уолли. Гомер не рассказал ему, как срезал учителя и как тот после этого переменился. Он и всегда походил на скелета, а сейчас на его лицо легла еще тень бессонных ночей: это был живой труп, изнемогающий от кроличьей анатомии и двойных маток. Глаза у него умоляли — скорей бы на пенсию, неужели возможно такое счастье!