несколько часов. Но остальным он предлагал помощь. Как только он чувствовал, что крысы вот-вот сдадутся, он вытаскивал их обратно, вселяя в них надежду, а затем снова бросал в воду. Так он обнаружил, что его гипотеза была верна. Почувствовав проблеск надежды, крысы снова начинали бороться за жизнь. Они плыли, собирая все оставшиеся силы, чтобы попытаться выжить. Вот и я себя ощущаю в какой-то степени такой же крысой. Стоит мне показать лучик надежды, я тут же бросаюсь за ним. Но с меня хватит прыжков.

Я молча смотрю на него, не зная что сказать.

– Я не собираюсь ждать тебя вечно. – Он мчится на огромной скорости, обгоняя три машины перед нами. – В один прекрасный момент я просто утону.

– Прекрасно это понимаю.

* * *

Заказали китайскую еду и съели ее на диванчике, закинув ноги на журнальный столик. Затем мы играем в «Дженгу», и он выигрывает. Причем дважды. Мы занимаемся сексом на барной стойке, на диване и в душе. Обсуждаем лучшие фильмы ужасов, которые когда-либо были сняты, и мы полностью согласны с тем, что фильм «Прочь», несмотря на то, что он относительно новый, является самым жутким из всех, что мы когда-либо видели. Затем мы пересматриваем его вместе, просто чтобы убедиться, что уже не передумаем насчет нашего мнения. И мы не передумали.

Когда мы укладываемся спать, я морщу нос и спрашиваю:

– Сколько женщин ты… ахм… скажем так, развлекал в своей спальне?

Он смотрит в потолок, делая вид, что начинает считать их по пальцам. Одну… Две… Три…

– Где-то около тридцати пяти, – с полной невозмутимостью в лице отвечает он. – Одни были увлечены больше, чем другие, но почти все старались купить билет на следующее представление со мной.

– Ну ты и шлюхан, конечно, – я аж поперхнулась от услышанного.

– Предпочитаю сексуально раскрепощенных особ. – Он притягивает меня к себе и целует в губы. – Не дуйся на меня. Секс – отличный способ отвлечься. Самый надежный способ оставить свои жизненные заботы.

– О чем же ты тогда беспокоишься? – Я играю с резинкой на его трениках. На нем нет никакой рубашки. В какой-то момент мы оба отбросили идею о том, чтобы ходить по его квартире в одежде. Она не нужна, поскольку мы каждый божий час трахаемся.

– О тебе, – отвечает он, кладя свою руку поверх моей и не давая мне спустить с него треники. – Все сейчас напоминает по вкусу прощание, и мне это не нравится.

Я облизнула губы.

– Я еще пока ничего не решила. Пока что я продолжаю изучать колледжи в Бостоне.

– Что мешает тебе переехать сюда?

– А что тебе мешает переехать в Сан-Франциско? – парирую я.

– Мне? Ничего, – говорит он совершенно искренне, удивляя меня своими словами. – В Сан-Франциско есть доки, так что днем смогу там работать. Да и издательства там тоже располагаются. А уж ты там вообще живешь. Но никто меня туда не звал. Вот в чем загвоздка.

Вот мой шанс. Шанс сказать ему, что он нужен мне рядом. Но страх словно сковывает меня. Я боюсь того, к чему могут привести наши обреченные на проклятие отношения. Что если он тоже умрет? Я не смогу это пережить. Даже стараться не буду. А теперь, когда мама мертва – и Дом в том числе, – мне просто не хочется терять и Джо вместе с ним. Слишком уж абсурдно это выглядит – бояться, что с Джо что-то случится. Может быть, потому что я понимаю, что он – мой единственный шанс на счастье. Я не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь когда-либо случилось в жизни. Даже если откажусь от него – опять же все это прозвучит нелогично, – это будет означать, что счастья мне не видать.

Возможно, меня пугает само по себе чувство счастья. Само по себе представление о том, что я могу снова смеяться, регулярно, каждый день. Что я буду улыбаться. Что я забуду то темное прошлое, которое я оставила позади.

Настал момент истины, и в нем я обнаружила, что какая-то часть меня все еще остается трусливой. Которая все еще хочет сбежать и спрятаться в мире, полном одиночества, погрузиться в мир Netflix и своего кота, который, вероятно, сам не может уже меня терпеть. В мир, где меня ждет спокойная, размеренная жизнь, где ничего не умирает, но в то же время ничего и не растет.

– Как скажешь, – я провожу пальцем по его торсу, натягивая на лице улыбку, – подумаю, что написать на пригласительном. – Я обхватываю его бугорок ладонью. Член налился кровью и уже не помещается в мою руку. Но когда я пытаюсь поцеловать Джо в шею, он отстраняется от меня с холодной улыбкой.

– Думай, Эвер. Я дам тебе немного времени на размышления.

Он натягивает на себя футболку, берет ключи и уходит.

* * *

Я не знаю, когда Джо возвращается, но это происходит где-то посреди ночи. Как только он заходит в дом, в комнате разносится запах виски и сигарет. Он заваливается рядом со мной на кровать и начинает храпеть. А я лежу неподвижно и настороже, сердце мое бешено колотится.

Я очень хочу позвать его к себе в Сан-Франциско.

Хочу быть с ним.

Было бы глупо, не говоря уже о том, что это еще и нерезонно, расстраиваться из-за такого бреда, как мысли о том, что наши отношения прокляты. Вот до такой степени все неразумно, что я даже не могу сформулировать ему свою мысль, не показавшись идиоткой.

Я всю ночь ворочаюсь. Сегодня вечером я вылетаю обратно в Сан-Франциско, и я все еще не решила, что мне делать. Джо надеется получить ответ, в каком положении мы все-таки находимся.

Утренний свет озаряет небосвод. Я встаю и подхожу к окну, чтобы выглянуть на улицу. Спальня Джо выходит на заднюю часть рынка. С улицы доносятся запахи главных блюд сегодняшнего дня, а также пахнет травами, специями и чьей-то готовкой.

Я разворачиваюсь и иду обратно к кровати. Прижимаю ладонь к его щеке. Джо такой замечательный, теплый и живой. При виде него мое сердце сжимается. Кажется, будто так было всегда. Мне никогда не удавалось устоять перед чарами великого Джозефа Грейвса. И тут до меня, к сожалению, доходит, что на самом деле мне нечего дать этому мужчине. Он талантлив, великолепен и совершенно сногсшибателен. Его личность, черты характера, идеи и желания полностью пропитаны жизнью. Я же едва могу понять, чем я вообще хочу заниматься по жизни. Я лишь буду тянуть его вниз за собой. И в