вызывая трепет «сродни тому, что вызывают раскаты грома» [40]. Молнии, которые он метал в ту пятницу, отметил очевидец, вызвали «восхищение всех присутствовавших» [41]. Он говорил искренне, сердца зрителей таяли, а палач стоял парой ступенек ниже. В последние свои секунды Берроуз доверил себя в руки Всевышнего. Слезы побежали по многим щекам, и тогда прозвучали заключительные, до замирания сердца знакомые строки: «Отче наш, Иже еси на небесех», и он продолжал читать не запинаясь молитву Господню – невыполнимая для колдуна задача, с которой не смог справиться никто из подозреваемых. Берроуз серьезно взбудоражил аудиторию. На несколько мгновений показалось – слезы лились даже из глаз первых лиц, – что толпа сейчас сорвет казнь.

Этот трюк, достойный истинного колдуна, требовал объяснений, и один из обвинителей их спешно состряпал. Рядом с Берроузом стоял дьявол, он ему и шептал – кто еще может проповедовать так красноречиво? Мгновение – и тело бывшего пастора обрушивается вниз. Жизнь еще не успела его покинуть, а Мэзер уже вышел вперед, чтобы загасить тлеющие искры недовольства. Он говорил твердо и, как всегда, взвешенно. Сидевший на коне долговязый светловолосый двадцатидевятилетний мужчина напомнил толпе, что Берроуза так и не рукоположили. (Это касалось также Бэйли и Лоусона, минимум один из которых присутствовал в тот день на холме, но именно умирающего на виселице пастора слова Мэзера превратили в иноверца.) Может ли дьявол выбрать лучший ход, чем притвориться «ангелом света»? Это была проверенная временем тактика. В энциклопедии сомнительных комплиментов этот можно считать одним из лучших. До последнего вдоха Джордж Берроуз должен был страдать за свои таланты. Его приговорили справедливо, заверил толпу Мэзер. Протесты утихли, как затихло висевшее между небом и землей тело. Берроуз, возможно, даже слышал часть выступления Мэзера. Дальше по ступенькам поднялись Уиллард и Проктер, за ними – Марта Кэрриер, потом словоохотливый Джордж Джейкобс, дед Маргарет.

Снятые с виселицы тела, видимо, оттащили за веревки к общей могиле, глубиной чуть больше полуметра, вырытой между скал. Если верить единственному дошедшему до нас рассказу очевидца, с тела Берроуза сняли рубашку и брюки, заменив их поношенной одеждой; не пропадать же паре хороших штанов. Человека, который одиннадцать лет назад в присутствии отца Энн Патнэм согласился поселиться среди селян и «жить и умереть в пасторских трудах среди них» [42], небрежно закопали, вместе с Уиллардом и Кэрриер, «и одна его рука, и подбородок, и ступня кого-то из них остались торчать наружу» [43].

Казнь обворожительного, красиво изъяснявшегося, с легкостью декламировавшего Писание пастора, который до кон- ца отстаивал свою невиновность, произвела почти столько же шума, сколько мысль о том, что обворожительный, красиво изъяснявшийся, с легкостью декламировавший Писание пастор активно вербовал пособников для дьявола. Материальные факты, как признали даже Проктер и Уиллард на пути к смерти, не обсуждались. Обсуждался только вопрос ответственности. Верил ли Джон Хиггинсон, который повидал всякое за пятьдесят три года в должности салемского пастора, который отказался дать нужный Андросу ответ и который упрекал деревенских в 1687 году в «злобных высказываниях», «глубокой предубежденности и несомненной враждебности», – верил ли он действительно, что его сидящая в тюрьме дочь – ведьма? Очевидно, да. И хотя Маргарет Джейкобс созналась, что помогала осуждать невиновных, даже она считала, что над Салемом летают ведьмы. Августовские казни заставили Коттона Мэзера сесть за стол и попытаться найти смысл в случившемся. Сэмюэл Сьюэлл не присутствовал на казни, но в своем дневнике в ту пятницу, 19 августа, почти неосознанно дал бывшему сокурснику сказать последнее слово. «Мистер Мэзер, – пишет он, рассказывая о пятерых казненных, – говорит, что все они умерли по справедливому приговору. – И продолжает уже не так убежденно: – Мистер Берроуз своей речью, молитвой и настойчивыми уверениями в невиновности тронул сердца неразумных людей». Сьюэлл не позволил себе ни капли сочувствия к коллеге, который годами сидел за его семейным столом и который никогда уже не увидит его обновленной кухни. Он не позволил даже намеку на сомнение пробраться на страницы своего дневника.

Через шесть дней после казни Берроуза Хэторн и Корвин допрашивали восемнадцатилетнюю андоверскую девушку, племянницу Элизабет Хау. Она отрицала, будто что-либо знает о колдовстве, пока не выяснилось, что ее старшая сестра уже на нее указала. Тут девушка призналась, что встречалась с дьяволом прошлой зимой, приняла сатанинское крещение, летала на палке и посещала собрание двухсот ведьм (старшая сестра подтвердила эту цифру, но предупредила, что всего Массачусетс инфицирован пятью сотнями ведьм). Восемнадцатилетняя задержанная по ходу дела втянула в историю еще двух своих сестер. Также она ответила экспромтом на несколько вопросов, которых никто не задавал до повешения Берроуза: знает ли она о каких-нибудь сидящих в тюрьме невиновных? (Да, но только об одном) [44]. А возможно ли, спросили магистраты, неожиданно сворачивая на незнакомую траекторию допроса, что околдованные девочки – сами ведьмы? «Нет, – уверила их юная особа. – Это честные люди, они помогают разоблачать ведьм». Салемские судьи – либо обеспокоенные вопросами Пайка, либо по собственным причинам – искали одобрения своих действий.

И оно пришло, вместе с потоками признаний, которые усиливались с течением лета, а палки для полетов становились все более и более загруженными. В августе было названо больше ведьминских имен, чем в июле. Еще больше их стало в сентябре – причем все признания походили друг на друга, как близнецы, и во всех фигурировал преподобный Берроуз. Сорокашестилетний Уильям Баркер и сорокадевятилетний Сэмюэл Уордуэлл, андоверский прорицатель, признались с интервалом в несколько дней. Оба были фермерами из Андовера, оба испытывали финансовые затруднения. Уордуэлл не упоминал о дьявольском шабаше, говорил только о зле, которое вызвали его действия. Он подписал контракт с дьяволом на десятки лет – документ потеряет силу, когда ему исполнится шестьдесят. Баркера завербовали позже. Он предоставил одну из самых смелых оценок многочисленности сатанинской команды – по его версии, минимум каждый второй житель салемской деревни был замешан в колдовстве – и самый впечатляющий сюжет. Ему тоже задавали новые вопросы, беспокоящие суд, и он давал на них свежие ответы. Знает ли он о невинно заключенных? Нет. Что думает о девочках? Они оказывают неоценимую услугу. Он предостерег суд от рисков неверного толкования. Раздосадованные тем, что их раскрыли, ведьмы пытались выставить заколдованных виновными.

Пока Стаутон составлял список присяжных для следующего судебного заседания, Баркер подбрасывал дополнительные ценные сведения. Мало какая дурная слава сравнится с дурной славой в зале суда: покрасоваться в лучах воображаемых софитов – еще одно дьявольское искушение. И Баркер решил, что на него возложена особая миссия. Умоляя уважаемых магистратов