что молился о его смерти три дня подряд. Его мольбы были услышаны, и пастор полностью взял на себя ответственность. Уход из жизни безнравственного молодого человека, еще недавно пышущего здоровьем, был «чудесным случаем» [31].

Пока Салем готовился казнить еще пятерых нечистых – четверо из которых были мужчинами, один из них был пастором, – дурные предчувствия начали являться к представителям власти откуда ждали и откуда не ждали. Семидесятишестилетний Роберт Пайк пропустил майскую церемонию приведения к присяге Фипса, потому что в это время собирал показания против Сюзанны Мартин, вдовы из Эймсбери [32]. Часть лета ушла у него на дело против тещи пастора из Солсбери, Мэри Брэдбери, которая, обернувшись синим кабаном, бросилась под копыта лошади, из-за чего всадник упал. Пайк, популярный член массачусетского совета, долгое время служил капитаном в ополчении и занимал самое видное положение в Солсбери. Прошлой весной он ездил в Мэн вместе со Стаутоном и Гедни вести переговоры о перемирии с индейцами. Он лично знал Берроуза и много лет назад спорил с ним. Сын Пайка был в Гарварде однокурсником Пэрриса, женатым на дочери Джошуа Муди. А дочь Роберта Пайка была замужем за одним из Патнэмов, что поставило отца в щекотливое положение, когда дело коснулось синего кабана. Обвиняли Мэри Брэдбери члены его семьи, но и она тоже была членом семьи; ее муж, коллега Пайка по городскому управлению, входил в число его ближайших друзей. Пайк был человеком набожным, начитанным, бесстрашным и твердых убеждений. Несколько десятков лет назад он попытался ввести в колонии ограничение свободы религии. Его признали виновным во лжи суду и навсегда уволили с государственной службы[118].

В середине августа, когда в Салем хлынули толпы людей, Пайк, возможно, стал первым официальным лицом, начавшим испытывать неуверенность в правильности судебных действий. В длинном письме судье Корвину он переосмысливал логику дела. Он верил в ведьм, хотя отмечал, что в Ветхом Завете они встречаются редко (как отмечали другие, там к тому же колдовством в основном занимаются мужчины). Он ни минуты не сомневался в силе дьявола. Старый искуситель однажды взял в плен самого Господа и мучил его «отвратительными богохульными искушениями» [33]. Правда же, любого доброго человека может постичь та же участь? Если уж на то пошло, дурной характер не должен становиться поводом для обвинительного приговора. Есть, указывал Пайк, множество «невинных людей, которые при этом не святые». Особенно его беспокоили привидения: ну не возвращаются люди из могил. И как может человек находиться в Салеме и Кембридже одновременно? Пайк намекал на возможное мошенничество. Хотя лично он в него и не верит. Он согласен, что у них исключительный случай.

Это привело его рассуждения к девочкам-оракулам. Пайк еще не видел их в деле, но слышал очень много, как и все в Массачусетсе. Тут он чуть запнулся. Что бы они ни делали, это либо от Бога, либо от дьявола. Однако надо учесть, что общение с теми, кто прилюдно и бесспорно погребен, вообще-то незаконно. Левит особо предостерегал от обращения к медиумам или духам. Почему мы предпочитаем думать, что девочек мучает Сатана, а не Бог, «особенно когда кое-что из сказанного ими – ложь и ошибка»? Пайка интересовало, кто кого подстрекает. Дьявол может действовать и без помощи человека, обратное же невозможно. Девочки-провидицы могут получать сведения только от лукавого. Как тогда можно считать их свидетельства заслуживающими доверия? То же относилось и к признавшимся, которых он первый стал критиковать. Дальше шла еще одна логическая нестыковка: обвиняемым не было никакого смысла колдовать в суде, заявляя при этом о своей невиновности. «Собственный интерес, – замечает Пайк, – является лучшим ориентиром». Несмотря на всю свою испорченность, дьявол совершенно не заинтересован в очищении мира от ведьм и не ставит на своих слугах клейма. Вряд ли этот судья стал первым из живущих, кто желал, чтобы Писание было более однозначным. По его мнению, лучше оставить жизнь виновному, чем казнить невиновного. Потому что, во-первых, небеса справляются с такими делами лучше, чем люди. А во-вторых, виновного можно казнить позже, собрав больше улик, в то время как невиновного «уже не вернешь из мертвых»[119].

Если Пайк и получил ответ, до нас он не дошел. Коттон Мэзер бился над похожими вопросами 17 августа, в ту тихую неделю, когда ожидание казни поставило процессы на паузу[120]. Член совета Джон Фостер, один из богатейших бостонских купцов, обратился к Мэзеру. Он продолжает верить, что колдуны устраивают безобразия? «Боюсь, что да», – ответил Мэзер. Прошло десять недель с тех пор, как он отправил вольный поток своих мыслей судье Ричардсу. За это время казнили шесть ведьм. Еще пять должны повесить через двое суток. И снова Мэзер предостерегал от призрачных свидетельств. Тем не менее он видел, что кое-какую пользу из них все-таки можно извлечь. Они могут, он полагал, сослужить хорошую службу для «подкрепления других предположений» [34]. Все писатели-протестанты соглашались, что дьявол использует невинных в своих целях. Словно отгоняя проклятие, Мэзер дважды упомянул, что он не удивится, если его призрак начнет досаждать его соседям. Он снова подчеркивал, что ни испытание касанием, ни сглаз не должны являться основанием для осуждения. Он снова призывал к менее жестким наказаниям. Почему бы не назначить залог, хотя бы для тех, кто сидит исключительно по призрачным обвинениям? (В эту категорию не включался преступник, против которого Господь «странным образом ниспослал иные, и более понятные, и особенно убедительные улики». Намек был прозрачен: Берроуза суд приговорил не только на основании призрачных свидетельств.) Он был бы рад, если бы случались помилования, если бы подозреваемых просто депортировали. И снова пастор не удержался в составлении письма от своего любимого «тем не менее». Не без оснований он извиняется за «бессвязность своих мыслей». С мая в них не прибавилось ясности.

Мэзер не лез в логические нестыковки, которые так беспокоили Пайка. Он, однако, добавил к своей песне новый припев – о добродетелях магистратов, «так выделяющихся своей справедливостью, мудростью и добротой», этих проницательных мужей, к которым никто не питает «большего благоговения», чем он, Мэзер. Каковы бы ни были их личные убеждения, они не станут, успокаивал он Фостера, руководствоваться спорными принципами. Дьявол, мастер непоследовательности, девятнадцать раз сработал по одной и той же схеме, только на двадцатый раз решив изменить курс. «Особая наша удача, – уверял пастор Фостера, – ниспосланные нам судьи, которые знают об этой опасности». Он надеялся, что Фостер укрепит их ряды, и туманно намекал, что в состав суда мог бы войти и