А потом Грот обратил внимание на Руфь и, к удивлению всех, кто его знал, страстно в нее влюбился. Он взял ее к себе как прислугу и сделал своей любовницей. «Их любовная связь перерастала в серьезные отношения, — вспоминала одна из выживших узниц Собибора, — и Руфь начала оказывать влияние на поведение Грота»{223}. Осознавший свою жестокость эсэсовец прекратил избивать евреев. Однако на радикальное изменение поведения Грота обратили внимание не только евреи. Это заметили и его сослуживцы, и командиры, которые были поражены тем, насколько важна для него стала Руфь. Оберштурмфюрер СС Франц Рейхлейтнер, назначенный комендантом лагеря Собибор в августе 1942 г., решил прекратить их отношения. Пока Грота, получившего отпуск на три дня, не было в лагере, он приказал двоим эсэсовцам перевести Руфь в третью секцию лагеря, где ее расстреляли. После возвращения Грот узнал, что Руфь умерла. Вновь приступив к своим обязанностям, он продолжал относиться к евреям более терпимо, как в тот непродолжительный период, когда у него был недозволенный роман с узницей. Вскоре комендант Рейхлейтнер перевел Грота в Бельзек.

Какие же чувства испытывала совсем еще молоденькая Руфь к Гроту — человеку, который мучил и убивал евреев, а ее заставлял ему отдаваться? Вполне вероятно, что он лишил ее девственности, — сокрушалась ли Руфь о потере невинности или, слишком хорошо зная, что сама жизнь ее висела на волоске, она об этом не задумывалась? Отвечала ли она взаимностью на внезапно вспыхнувшую любовь Грота или обменивала свои ласки на его обещание быть помягче с представителями ее народа? Те, кто знал ее в последние дни жизни, говорили именно о любви, и такого же мнения придерживался комендант лагеря, по крайней мере в том, что касалось Грота. То, что происходило между нацистским унтер-офицером и молоденькой еврейской девушкой, наверняка определялось их чувствами. Но достоверно мы знаем лишь то, что Руфь пользовалась его спонтанным влечением к ней, чтобы сделать все возможное для обуздания его зверств и издевательств над евреями.

В Освенциме Майя была каро — заключенной, назначенной эсэсовцами для поддержания порядка в бараках. Майя безжалостно относилась к своим собратьям евреям, особенно к тем, кто пытался ей перечить. Нацисты вознаградили ее за жесткость: Майя получила в распоряжение отдельную каморку. Другие узники полагали — хоть и не могли это доказать, — что каждую ночь к ней приходил один эсэсовец и оставался с ней там до утра.

Война закончилась. Майя выжила, как и Люсиль Е., бывшая узница Освенцима. В 1950 или 1951 г. Люсиль делала покупки в универмаге Альтмана в Нью-Йорке и никак не могла решить, красные перчатки взять или черные. В какой-то момент Люсиль обратила внимание на стоявшую рядом с ней высокую улыбавшуюся женщину с коротко подстриженными и прекрасно уложенными черными волосами, которая тоже примеряла перчатки. Люсиль повернулась к женщине — их взгляды встретились. «Майя», — произнесла она. «Откуда вы меня знаете?» — удивилась та. «Освенцим», — коротко ответила Люсиль. Майя побледнела и стала оправдываться, глотая слова, быстро говоря о том, что она не такая уж плохая, что ее заставляли делать то, что она делала, что она никого не убила.

«А кто твой муж? — спросила Люсиль, заметив на пальце Майи обручальное кольцо. — Ведь не тот же эсэсовец?» Люсиль ошиблась — мужем Майи действительно был тот самый эсэсовец. После войны он следовал за ней из лагеря в лагерь, а когда она эмигрировала в Америку, поехал за ней и туда. В конце концов она решила, что может выйти за него замуж. Ведь как-никак, сказала она Люсиль, он был «вполне приличным человеком».

«У вас есть дети?» — поинтересовалась Люсиль. «Нет, — ответила Майя, — детей у нас нет». — «Надеюсь, их у вас никогда не будет», — сказала Люсиль, повернулась и направилась к кассе{224}.

Майя — образец любовницы, для которой собственная безопасность и удобства оказались превыше всего. Она могла выйти замуж за эсэсовца, чтобы юридически оформить с ним отношения, оправдывая себя, говорить о том, какой он на самом деле порядочный человек, совсем не такой, как другие нацисты. Кроме того, она могла сознательно уклоняться от замужества с евреем, который в один прекрасный день выяснил бы то, что кроме Люсиль знали и многие другие, а именно, что его элегантная жена отличается от большинства других выживших узниц Освенцима.

Еще один роман развивался в Освенциме между доктором Розенталем, врачом-эсэсовцем, и Тертой Кюрнхайм, медицинской сестрой из числа заключенных-евреек. На каком-то этапе их отношений Терта забеременела, и доктор Розенталь сделал ей аборт, видимо, для того, чтобы спасти женщине жизнь. Работа Терты состояла в том, что она делала эвтаназию смертельно больным пациентам. Одна из леденящих кровь историй о ее профессиональном сотрудничестве с любовником красноречивее всяких слов дает представление как об Освенциме и Розентале, так, возможно, и о Герте. Они лечили двоих больных с одинаковыми именами, один из которых страдал от сыпного тифа, а у другого было небольшое воспаление. Человек, болевший тифом, умер, и его семье требовалось послать уведомление о смерти. Но по ошибке уведомление было послано семье уже оправившегося от воспаления больного. Поняв, что допустили ошибку, два делопроизводителя набрались храбрости и сообщили доктору Розенталю, что он может связаться со скорбевшей семьей и сообщить ей о трагической ошибке. Розенталь выслушал их, потом дал какое-то указание Герте. Та ушла, вскоре вернулась и сказала: «Ошибка исправлена. Этот тоже умер»{225}. Опытная убийца превратила ошибку в истину.

В конце концов кто-то доложил об отношениях доктора Розенталя и Терты в более высокие инстанции — не потому, что они убили вылеченного больного, не потому, что она сделала аборт, а потому, что Розенталь совершил Rassenchande — «осквернение расы». В итоге он кончил жизнь самоубийством. Судьба Герты неизвестна, но, скорее всего, ее казнили.

Это мог быть такой же роман, какой был у Майи. А может быть, Герта не могла устоять перед доктором-эсэсовцем, который ее настойчиво домогался. Ее соучастие в той истории с двумя пациентами ничего не доказывает — что ей оставалось делать, если доктор Розенталь приказал ей умертвить человека? А учитывая ее роль в интенсивно проводившейся в Освенциме программе эвтаназии, можно предположить, что у Герты притупилось осознание чудовищности собственных действий. Ведь по сравнению с пытками, массовыми расстрелами и убийством в газовых камерах тысяч ее собратьев безболезненная смерть от укола могла показаться безобидной, даже милосердной. Каковы бы ни были чувства и мотивы Герты, не исключено, что роман с Розенталем довел ее до преждевременной смерти.

Еврейский доктор Гизелла Перл, расплатившаяся собственным телом за кусок веревки, который мог спасти ей жизнь, рассказала историю Кати — узницы Освенцима и любовницы немца. Кати поведала доктору Перл, что сожительствовала с ним потому, что он помогал ей спасать человеческие жизни. Сердце Кати было «большим как вселенная»{226}, и когда она нашла миниатюрную пятнадцатилетнюю девчушку, до полусмерти избитую эсэсовкой, которая застала ее в тот момент, когда та просила дать ей картофельные очистки, Кати решила спасти девочку. Чтобы помочь ей, Кати воровала все, что могла, но возможности у нее были очень ограничены. Ее kohana — «любовник», мог сделать гораздо больше. Он был заключенным немцем, и зеленый треугольник, нашитый на его робу, свидетельствовал о том, что он обычный преступник — вор, может быть, даже убийца. Этот мужчина обладал недюжинной физической силой, в лагере к нему относились с уважением, и он ходил с тросточкой, символизировавшей его высокий статус. Он поддерживал хорошо налаженные связи с рабочими крематория, чей жуткий труд иногда давал им доступ к пище, которую обреченные заключенные, пребывавшие непосредственно из городских гетто, должны были сдавать перед тем, как идти в газовые камеры.