– Ты прав. Боже, теперь я понимаю, почему все буквально сходили с ума, стоило мне только заговорить о проведении судебно-медицинской экспертизы в спальне. Кто знает, какие еще улики и доказательства обнаружила бы бригада экспертов.

Майкл смотрит на меня так, словно ему есть еще что сказать, но некоторое время хранит молчание. Наконец он говорит:

– Я подумал, что тебе следовало бы поразмыслить над тем, что еще можно обнаружить, прежде чем ты отправишься в крестовый поход за правдой. Как уже сказала Пирли… некоторые вещи лучше не знать.

– Нет. Я должна знать.

– И правда сделает тебя свободной?

– Именно это сказал мне вчера вечером доктор Малик.

Майкл качает головой.

– Я бы не рискнул использовать Малика в качестве ориентира или гида. И не забывай, что все эти рассказы имеют смысл только в том случае, если насильником был твой отец. А если тебя растлевал дед, то это отец застал его на месте преступления. И Киркланд убил Люка, чтобы заставить молчать. Других вариантов нет.

Внезапно я чувствую, что мне не помешали бы еще часов десять сна.

– Понятия не имею, что делать дальше.

– Ты должна выяснить, кто насиловал тебя. Прости за грубость, но я бы поставил на деда.

Что-то в тоне Майкла раздражает меня.

– Ты уже высказал свою точку зрения, о'кей? Не детективу-любителю решать такую проблему. Ты говоришь, что мой дед любил деньги и проводил ненужные хирургические операции, чтобы получить их. Согласна, это неэтично, но какое отношение имеет жадность к растлению детей? Луиза Батлер рассказала о том, как дедушка забил лошадь до смерти. Я его ненавижу за такое, но разве это доказывает, что он стал растлителем несовершеннолетних? Гитлер любил животных. А ты знаешь, что мой отец убивал людей?

– Во время войны, – негромко замечает Майкл.

– Да, но его подразделение совершало военные преступления, включая изнасилование. А он занимался на острове сексом с шестнадцатилетней девчонкой. Но это все косвенные улики. А мне нужны прямые доказательства.

– Как насчет твоей спальни? Это источник и первопричина всего происходящего.

– Она не может рассказать того, что я хочу знать. Предположим, я найду дедушкину кровь и папину тоже. Она не сможет подтвердить ни одну, ни другую версию.

– А если там есть что-либо помимо крови?

Его слова заставляют меня умолкнуть.

– Сперма, например?

Майкл кивает.

– Разве в этом случае сперма не станет решающим доказательством?

– Если мы сможем спустя столько лет получить жизнеспособные образцы ДНК, то да. Но сперма, в отличие от крови, не обладает жизнеспособностью и сохранностью последней.

– Но все равно это возможно. Кровать та же самая, в которой ты спала маленькой?

По коже пробегает неприятный холодок, когда я вспоминаю разговор с матерью после своего первого приезда в Натчес.

– Нет. Маме пришлось избавиться от матраса из-за пятен мочи. Она сказала, что маленькой я часто мочилась в постель. Но я этого не помню.

– Энурез, недержание мочи, – бормочет Майкл. – Это заболевание давно связывают с сексуальным насилием. Иногда это крик о помощи. – Он опускается на край постели. – И у тебя не осталось никаких воспоминаний о домогательствах?

Из горла у меня вырывается истерический смех.

– Какое это имеет значение? Доктор Малик предположил, что я страдаю множественным расщеплением личности. Полагаю, что так думает и Кайзер. Ради всего святого, мы же говорим о множественных личностях! То, что я думаю, что знаю, может не соответствовать действительности. А подлинная правда, возможно, сокрыта в таких местах в моей голове, куда мне даже нет доступа, – в качестве самой себя, по крайней мере.

Майкл качает головой. В его глазах проскальзывает нечто похожее на жалость.

– Так вот как ты себя чувствуешь… Что, существуют участки мозга, к которым у тебя нет доступа?

– Иногда. Собственно, это не другие места и не скрытые личности. Да, у меня бывают провалы в памяти. Да, существуют отрезки времени, в течение которых я не помню, что делала. Но я уверена, что это всего лишь пьянство, а не множественное расщепление личности. Это больше похоже на глубину, понимаешь? Я чувствую, что правда похоронена у меня в голове, но, черт возьми, слишком глубоко. Совсем как в свободном нырянии. Пять сотен футов – это Святой Грааль для женщины. Я отчаянно хочу опуститься глубоко. Но с таким же успехом это может быть и Марианская впадина. Я просто не смогу настолько долго задержать дыхание, не смогу нырнуть так глубоко. Мои истинные воспоминания живут на четырехстах футах, а я недостаточно сильна, чтобы опуститься туда.

– Это не вопрос силы, – говорит Майкл. – Когда ты впервые заговорила со мной о подавленных воспоминаниях, я не придал этому особого значения. Но чем больше я читаю об этом в Интернете, тем больше мне нравится эта идея. Существуют многочисленные доказательства того, что во время тяжелой травмы информация кодируется совершенно иным, чем в другое время, способом. У людей с тяжелой степенью «вьетнамского синдрома» обнаружены физиологические изменения в мозжечковых миндалинах. Совершенно очевидно, что во время травмы такого рода нейротрансмиттеры сошли с ума и воспоминания распихивались по черным дырам и закоулкам. Они проявляют себя только в случае, если человек оказывается в ситуации, аналогичной той, во время которой получил травму. Скажем, когда дети, испытавшие сексуальные домогательства, став взрослыми, занимаются сексом. Или когда ветераны войны проходят мимо машины, у которой громко стреляет глушитель, или над головами у них слишком низко пролетает вертолет теле- или радиокомпании. Эти триггеры вызывают к жизни эмоции, которые человек испытывал во время травмы, но необязательно сами воспоминания. Это и есть так называемая «память тела». Собственно говоря, все это чертовски интересно.

– Я совершенно точно испытывала нечто подобное. Особенно во время занятий сексом.

– О чем был твой сегодняшний кошмар?

Я зажмуриваюсь, и перед глазами всплывает видение, похоже, навсегда запечатлевшееся у меня в голове. Я пересказываю, как мне снился грузовичок, пруд и отец, идущий по воде.

Майкл качает головой.

– Я не специалист по толкованию снов, но хождение по водам – это явно образ Христа. А доктор Гольдман занимается интерпретацией подобных вещей?

– Иногда. Я устала от разговоров обо всем этом, Майкл. Я хочу сделать что-нибудь.

– Я понимаю. Прости меня за любительские детективные изыскания, но…

– Это я должна просить у тебя прощения. На самом деле я вся на нервах. Я потихоньку схожу с ума.

– Еще пара вопросов.

– Давай, только побыстрее.