Виктор Валентинович позвонил Шнейдерману и попросил прийти, на что второй человек в партии ответил категорическим отказом, объявив о своем решении сложить с себя все полномочия и выйти из партийных рядов. Никаких объяснений не последовало. Демарш Боба Ивановича спровоцировал новый резкий подъем давления в сосудах пациента, после чего срочно собранный консилиум терапевтов и невропатологов постановил отключить телефон в палате.

* * *

— Коллеги, хочу предложить вашему вниманию уникальный случай. Без всякого преувеличения можно сказать, что вам крупно повезло: ничего подобного в мировой медицинской литературе вы не найдете, — произнес профессор Зайцевский следовавшей за ним группе студентов-пятикурсников. — Классическая манифестация большого приступа, но… Я хочу, чтобы вы сами подумали и доказали мне, что течение болезни этого больного можно уверенно назвать из ряда вон выходящим. Сейчас мы посмотрим в глазок: если пациент вне приступа, то зайдем в палату.

Заметно постаревший, но на удивление подвижный «крупнейший специалист» по «синдрому попугая» шагнул к двери, на которой висела табличка с предупреждением: «Без надобности не открывать. По одному не входить. Колющие и режущие предметы не вносить». Первым коснулся дерматиновой обивки гигантский живот Николая Сергеевича, затем лоб — профессор прильнул к глазку, после чего приложил к створке ухо. Через несколько секунд Зайцевский сообщил студентам, что больной в приступе — войти внутрь нельзя.

— Попрошу каждого из вас посмотреть, послушать.

Студенты по очереди последовали указанию.

— Итак, пожалуйста, ваши мнения…

Правильного ответа профессор не получил и, выдержав небольшую паузу, сказал:

— Придется входить. — Он вынул из кармана халата бронзовый, размером с кофейную чашку колокольчик и потряс им. — Моя помощница старая стала — речь только вблизи слышит, но на звон из любого конца отделения бежит, — пояснил Николай Сергеевич. — В прошлом году девяносто пять лет отмечали, из них семьдесят семь в этих стенах прослужила.

Сразу же в коридоре раздались быстрые шаги, и сотрудница клиники, высохшая, но не сгорбленная, остановилась в метре от профессора.

— Ингрид Францевна, пригласите, пожалуйста, трех санитаров.

— Сколько? — приставив ладонь к уху, переспросила старушка.

— Трех, — повторил Зайцевский и для верности показал на пальцах.

Молодые, крепкие санитары ждать себя не заставили. Зайцевский дал последние напутствия пятикурсникам:

— Не смеяться. Стараться не встречаться с больным взглядом. Не высовываться из-за спин санитаров. Вопросов не задавать. Не разговаривать.

Окна в палате отсутствовали. Комнату освещали две маломощные лампочки, дававшие неяркий, но очень насыщенный, цвета желтка деревенской курицы свет. Стены и пол были проложены толстым слоем поролона и затянуты прочной резиной. Посредине помещения и по сторонам стояло несколько каучуковых кукол в человеческий рост. Они были одеты в мужские и женские одежды.

На группу вошедших людей Велик внимания не обратил. Отжавшись от толстой, покрытой мягким ворсинчатым материалом спинки кровати, он висел на вытянутых руках и с периодичностью в несколько секунд совершал резкие, отрывистые движения головой по прямой. При этом беспрерывно повторял одно и то же: «А девок в той бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно… А девок в той бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно…»

Постояв несколько минут, профессор со студентами оставили комнату. За ними вышли санитары, закрыв дверь на щеколду.

— Ну, коллеги, надеюсь теперь получить от вас ответ на ранее поставленный вопрос, — обратился к будущим врачам Зайцевский, когда все уселись в вытертые кресла, расставленные полукругом в холле перед палатой.

Смелее других оказался долговязый, кудрявый парень в галстуке и старомодных роговых очках, неуклюже сидевших на горбатой переносице:

— Я читал в ординаторской историю болезни пациента. Уникальность случая в том, что до совершеннолетия приступов не было. А мы знаем, что болезнь всегда начинает проявляться к полутора годам. Месяцем раньше, месяцем позже.

Профессор остался недоволен ответом, после чего миниатюрных размеров студентка предположила, что от остальных больного отличает дефект речи.

Зайцевский покачал головой и спросил:

— Неужели вы не заметили ничего необычного во внешнем виде пациента?

— Знаю! — раздался басовитый голос с явным немосковским акцентом. — Дюже похож на Лемина. Неделю назад в Зоологическом музее видел. Я туда на экскурсию зашел, когда по Красной площади гулял. Лежит в костюме в яме под стеклом, сухой, как тарань.

— В Мумияхране, — поправил кто-то из сокурсников.

— Так-так, — оживился Зайцевский. — И что же из этого следует?

— Что следует? — переспросил приезжий — Так, слава богу, он в палате, а не у руля.

— Тьфу ты! — не выдержал «крупнейший специалист». — Ни один из вас зачет не получит, пока я правильный ответ не услышу, — в сердцах добавил профессор.

Настроение студентов упало, наступило минутное молчание. И снова попросил слово долговязый кудрявый медик:

— Я читал в ординаторской историю болезни пациента…

Профессор перебил:

— Да что вы заладили одно и то же?! Ну и что отсюда вытекает? Только то, что вы читали историю болезни в ординаторской, а не на лестничной площадке или в моем кабинете! Дальше что? По существу?

Студент невозмутимо выслушал гневную тираду корифея, после чего попросил разрешения продолжить излагать свою мысль:

— Я хочу сказать, что все симптомы, отраженные в истории болезни, помню. Если сравнивать то, что там написано, с описанием классической картины в учебнике…

Зайцевский во второй раз раздраженно прервал молодого человека:

— Вы можете лаконичнее изложить свою мысль? Способны конкретно ответить на поставленный вопрос?

— Отсутствуют характерные признаки изменения лица! — выпалил студент.

— Наконец-то, — удовлетворенно отметил профессор. — Да, коллеги, именно в том и состоит уникальность данного случая. И то, что вы, молодой человек, сказали вначале о невероятно позднем начале заболевания, тоже можно отнести в разряд уникального.

Зайцевский хотел уже заканчивать занятие, однако один за другим прозвучали несколько вопросов, последний из которых Николай Сергеевич повторил: