даже раввинский отзыв, в котором он, по желанию доны Грации, указывал на всеобщее решение бойкотировать папскую Анкону, как на нечто само собою разумеющееся.

Но два раввина были против этого решения, именно Иошуа Сонцин, родом итальянец, раввин одной из испанских общин, и раввин одной немецкой общины. Первый заявил, что никак не может подписать подобное постановление, покуда он не убедится, что оно не угрожает жизни проживающих в Анконе евреев, ибо нельзя желать спасти жизнь одних на счет жизни других. Он верил словам раввина Моисея Басулы, что евреям Анконы грозит опасность, если осуществится постановление. Иошуа Сонцин был возмущен тем, что прихлебатели доны Грации старались подорвать доверие к свидетельству Моисея Басулы указанием на то, что он, может быть, подкуплен анконскими купцами. Сонцин по этому поводу горестно воскликнул: «неужели же раввинов, служителей Торы, можно поставить на одну доску с католическими священниками (того времени), действующими только из своекорыстия?» Иошуа Сонцин предложил послать особого посла в Италию, именно в Падую, к весьма уважаемому и добросовестному раввину, Меиру Каценеленбогену, дабы последний окончательно решил вопрос, кому угрожает большая опасность, пезарским ли маранам или анконским евреям; Сонцин согласился даже за свой счет снарядить посла. Как Сонцин ни был предан Иосифу Паси и восторгался донной Грацией, он все же не хотел, из желания услужить им, подписать постановление, которое противоречило его совести. Он прямо заявил, что до поры до времени не может присоединиться к постановлению. Раввин немецкой общины также отказался возвестить это постановление в своей синагоге и за то поплатился годовым окладом, который он до сих пор получал от Иосифа Паси. Ибо последний, хотя и отличался благородным характером, не выносил прекословия. В данном случае он был, быть может, и прав, ибо он лучше раввинов знал герцога Гвидо Убалдо и мало рассчитывал на его дружелюбное отношение к маранам, если он не будет иметь от этого каких-либо выгод. Так как в главной константинопольской общине не пришли к единогласному постановлению, то еврейские купцы других турецких общин обрадовались этому, как поводу к возобновлению торговых сношений с Анконой. Напрасно дона Грация, всей душой стремившаяся поддержать пезарских маранов, потребовала отзыва от коллегии раввинов в Сафете, которая, благодаря двум своим представителям, Иосифу Каро и Моисей ди Трани, пользовалась огромным авторитетом среди еврейства на Востоке. Постановление раввинов, направленное против папы Павла IV, не вступило в силу. Раввины еще не закончили своих совещаний, как, к величайшей скорби доны Грации и её приверженцев, наступило то, чего они так долго опасались. Герцог Гвидо Убалдо, надежды коего на подъем Пезары путем привлечения туда торговли с Левантом не оправдались и которого папа засыпал упреками и репрессиями, изгнал, наконец, маранов из Пезаро (март 1558 г.). Но нужно воздать ему похвалу за то, что он, по крайней мере, не предал их в руки палачей инквизиции. Изгнанники на наемных кораблях направились большей частью на Восток. Но папская корабельная полиция подстерегала их на пути, и они лишь с трудом спаслись от гибели. Некоторые из них попали в плен и были проданы в рабство. Искусный и гуманный маранский врач, Аматус Лузитанус, некоторое время пробывший в Пезаро, а позже живший в Рагузе, спасший жизнь и восстановивший здоровье многих христиан, принужден был также покинуть христианский мир и переселиться в почти еврейский город, Салоники (1558 — 1559. Этот год принес, по-видимому, несчастье и маранам в Фераре, которые лишились покровительства герцога; ибо в этом году прекратилась книгопечатня Авраама Уске. Кардинал Микель Гислиери, позже папа Пий V, принадлежавший к партии монахов и зелотов, обратился к этому герцогу с посланием, в коем требовал наказания стихоплета Якова да Фано, который в стихах прославлял мученическую смерть анконских маранов (см. выше, стр. 288), и опубликовавшего их типографа, (Авраама Уске?), так как еретики справедливо сожжены. Брат Иосифа Наси, дон Самуил Наси, который заведовал делами фирмы в Фераре, был в такой степени преследуем герцогом Эрколе, что принужден был прибегнуть к посредничеству турецкого двора, дабы свободно переехать в Константинополь. Грозный взгляд неверующего султана имел на христианских монархов большее влияние, чем голос справедливости и человечности.

Чем более папа Павел IV приближался к могиле, тем более свирепо относился он к евреям. Он приказал бросить в темницу Давида дАсколи, осмеливавшегося критиковать декрет папы о ношении желтых шляп. По приказу папы, крещеные евреи, Сикстус Сененсис и Филипп или Иосиф Моро, вращались в общинах Церковной области, приставая к евреям со своими вызывающими проповедями. Последний ворвался однажды в синагогу в судный день (1558) с распятием, которое евреи считали идолом, и имел наглость поставить его в хранилище «священной Торы». Когда же евреи, оскорбленные в своих самых святых чувствах, выгнали его из синагоги, он собрал вокруг себя яростную чернь и добился того, что, по приказу начальника города, два еврея, прикоснувшиеся к нему руками, были закованы и высечены. Папа был особенно возбужден против маранов и Талмуда. Первых он отыскивал в самых затаенных уголках. Многие испанские и португальские мараны, которым не удалось спастись бегством, вступали в монашеский орден и, так сказать, выли с волками, дабы последние не трогали их. При этом мараны предпочитали вступать в орден иезуитов, который в течение короткого времени успел превзойти все прежние ордены, ибо в нем ценились способные люди, и мараны могли там перехитрить хитрецов и оказывать услуги своим единоплеменникам. Поэтому испанское правительство во главе с мрачным Филиппом II, сыном Карла, не покровительствовало иезуитам; оно опасалось (правильно ли или ошибочно — неизвестно), что многочисленные мараны в рядах иезуитов впоследствии отомстят за испытанные муки. Мараны скрывались и под капюшонами францисканских монахов, они пробирались в самые затаенные уголки враждебного лагеря. Павел IV, которому пожаловались на то, что в монашеские ордены принимают маранов, запретил орденам допускать в свою среду лиц еврейского происхождения.

С Талмудом он расправился еще основательнее; во всей церковной области и в большей части Италии не было более ни одного экземпляра Талмуда; если бы кто держал у себя это, то он подвергся бы суровому наказанию. Большинство школ прекратило свое существование. Если бы повсюду воцарились такие условия, то итальянские евреи были бы обречены на невежество и отупение, и конечная цель папы, привлечение евреев к христианству, была бы, пожалуй, легко осуществима. Но в Кремоне, принадлежавшей к Милану, основалась большая школа и убежище для преследуемого Талмуда. Прибывший из Германии талмудист, Иосиф Отоленги из Этлингена, открыл в Кремоне школу, обучал Талмуду и издал целый ряд раввинских писаний. Все, имевшие экземпляры Талмуда, тайно доставляли