Карлы и бонды спешили убраться с пути этого явления ада – а точнее, явления из-за Кринны, что было примерно одним и тем же, – с лицами, на которых отражались мрачная ненависть, потрясение, страх, отвращение, негодование. Нижний шумно отхаркнул мокроту и сплюнул в направлении дикарей.

– Вот из-за таких-то говнюков Север и считают говенным местом.

– В кои-то веки я с тобой согласна, – сказала Шолла.

Жилец Курганов придержал своих покрытых костями лошадей, нисколько не тронутый выражениями неприязни со стороны своих предполагаемых союзников, и Клевер увидел, что возле повозки появился Черный Кальдер на своем черном жеребце. Никто бы не удивился, если бы это призрачно-бледное, как у трупа, лицо разразилось хриплым воем, но было, пожалуй, еще хуже слышать самый обыкновенный голос, говорящий самые обыкновенные вещи.

– Черный Кальдер, друг мой. Как хорошо, что вышло солнце. Может быть, оно хоть немного подсушит дорогу.

– Будем надеяться, – отозвался Кальдер несколько напряженным тоном. – Наши дозорные уже видят Карлеон, он сразу за теми холмами. – Он прищурился, глядя на бегущие облака. – Должно быть, завтра будет битва.

– Чудесно. – Бесцветные глаза Жильца Курганов были устремлены на горизонт. – У меня все еще остались пустые повозки, и Байяз обещал мне, что ты поможешь их наполнить. Скоро ли будет привал?

Он повернулся и спросил у одной из своих рабынь:

– Что у нас на обед?

Ее губы зашевелились: она что-то прошептала.

Жилец Курганов выбрал из связки ее цепь и дернул женщину к себе так резко, что она ударилась плечом об угол повозки и упала в грязь. Он намотал цепь на кулак, подтянув к себе ее покрытое синяками лицо; ее босые ноги волочились по земле.

– Ты что, не слышала меня? Я спросил, что на обед.

Она хваталась пальцами за ошейник, кожа вокруг побелела от нажима.

– Баранина, – просипела она.

Жилец Курганов отпустил ее, и она упала на колени в грязь, отплевываясь и хватая ртом воздух.

– Баранину я люблю. К ней еще будет соус. – Он причмокнул губами. – Я всегда требую, чтобы был хороший соус.

– В соусе самый смак, – пробормотал Кальдер, глядя, как девушка пробирается обратно к остальным рабам.

– Ты любишь баранину, Черный Кальдер? Не хочешь ли позднее присоединиться ко мне и отведать нашей баранины с соусом?

– К сожалению, я буду занят. Надо подготовить людей.

– Ты все о работе! Человек должен оставлять место для удовольствия. Ну что ж… – Жилец Курганов весело засмеялся своим высоким голосом, – мне больше достанется!

Он щелкнул поводьями, и его кошмарная повозка загрохотала дальше.

– У вас нет такого чувства, – пробормотал Хлыст, глядя, как рабы волочатся следом, стукаясь друг о друга, хватаясь за ошейники и оглашая окрестности жалобными криками, – будто мы оказались не на той стороне?

– И оно все больше крепнет. – Клевер аккуратно почесал свой шрам. – Причем независимо от стороны.

– Я хочу сказать… – Хлыст оглядел себя и похлопал по груди, очевидно, имея в виду костюм Жильца Курганов. – Зачем обвешивать себя костями?

– Потому что когда тебя боятся, это ударяет в голову не хуже хорошего пойла, – буркнул Нижний, вытаскивая точильный камень и готовясь заняться любимым делом: затачиванием своей секиры.

– Сперва страх является твоим оружием. – Клевер мог вспомнить несколько боев, выигранных им еще до того, как они начались, просто благодаря твердому взгляду и весу его имени. – Потом он становится щитом. Единственным, что не дает твоим врагам тебя убить. Единственным, что не дает твоим друзьям тебя убить. Ты начинаешь бояться, что тебя недостаточно боятся, и поэтому громоздишь одни ужасы на другие. Превращаешь себя в монстра. А поскольку память имеет свойство преувеличивать прошлое, сегодняшние ублюдки вечно стараются превзойти в ублюдстве прошлогодних ублюдков.

– Что-то вроде… состязания в зверстве, – задумчиво проговорила Шолла, постукивая пальцем по губе и глядя, как Нижний вострит лезвие своей секиры.

– Именно, – вздохнул Клевер. – И победителю достается тот же приз, что и проигравшему: скорая смерть.

– Поневоле заскучаешь по старине Девять Смертей. Он, может, и перебил больше людей, чем зимние морозы, но, по крайней мере, не устраивал из этого гребаного передвижного шоу.

– Самое печальное, что людям нравится следовать за тем, кого боятся другие, – сказал Клевер. – Тогда они и себя чувствуют страшными. Да, у нас находится теплое слово для хороших людей. Честных, правильных. Таких, как Тридуба или Ищейка. Но песни мы слагаем об убийцах. Мясниках, сжигателях и проливателях крови. Таких, как Крякнутый Виррун или Черный Доу. Таких, как Девять Смертей. Люди мечтают не о том, чтобы поступать правильно, а о том, чтобы вырвать у мира то, что они хотят, с помощью своей силы и воли.

– Вот этим мы завтра и займемся! – Нижний в последний раз провел точилом по лезвию и поднял секиру к свету, чтобы полюбоваться ее остротой. – Есть к чему стремиться, а?

Клевер посмотрел на него, как он улыбается, щурясь на солнце, при мысли о грядущей бойне. Во имя мертвых, неужели и он когда-то был таким?

– Почему она не сбежала? – пробормотал он, угрюмо глядя в направлении холмов. Он думал о Рикке, как она сидела, взгромоздившись на Скарлингов трон, с этой своей знающей улыбочкой. С этим ее большим черным глазом, окруженным рунами, с зияющим зрачком, словно бездонная яма, полная тайн. – Что она увидела этим своим Долгим Взглядом?

Он поежился. На солнце опять набежало облако, погрузив полную грязи долину в тень.

Было холодно, но смертельные, кусачие морозы прекратились. Снег быстро таял, вода капала с карнизов, мостовые превратились в канавы, наполненные истоптанной снежной кашей, в канавах бурлило грязное месиво. Очереди перед булочной и угольной лавкой были длинными уже с утра; закутанные до бровей граждане были готовы драться до смерти за те крохи, которые просочились в город за ночь. На углу квартальный глашатай радостно выкрикивал имена вчерашних обвиненных. По всей видимости, список был длинным.

– Так что, они нашли управляющего?

Огарок длинно шмыгнул носом и поглядел в сторону банка. До Великой Перемены громада «Валинта и Балка» возвышалась над любым деловым предприятием, над любой сделкой, заключавшейся в Союзе. Недосягаемый колосс… Теперь с фундамента их главной конторы была содрана мраморная шкура, обнажив скрывавшиеся под ней дешевые кирпичи. Слово «ростовщики» было наляпано красной краской тысячу тысяч раз по всему разрушенному фасаду.

Главный зал банка был обобран дочиста. Он стоял, промозглый и пустой, не считая обломков мебели, обрывков бумаги, двух-трех дюжин хмурящихся констеблей и пыли. Комиссар Пайк задумчиво разглядывал гигантскую дверь хранилища, ее латунный штурвал и две крошечные замочные скважины, а также несколько ярких царапин на ее черной поверхности – скудный результат усилий Народного инспектората проникнуть внутрь.