— Ты человек занятой — coups d’état[93] и убийства левых, должно быть, отнимают все время.

Долгое молчание.

— Эта линия может прослушиваться, — наконец сказал он. — Если ты намерена продолжать разговор в том же духе, я кладу трубку, и ты очень долго меня не услышишь.

— Твоя жена только что цитировала мне подробности моего разговора с американским консулом и сотрудником ирландских спецслужб. Дай-ка угадаю, откуда она их узнала?

— Понятия не имею.

— А еще она сообщила, что ты приложил руку к тому, чтобы до смерти напугать моего брата, усадив его в самолет с чилийскими диссидентами и…

— Элис, я знаю, ты расстроена. Но, как я уже сказал, эта линия небезопасна. И я, честно говоря, не понимаю, о чем ты говоришь.

— Да неужели? Твоя долбаная женушка только что сказала мне, что это я виновата в смерти миссис Коэн.

— Миссис Коэн уже много лет была в плохом состоянии. Так что не вини себя. И все же если бы ты пораньше сообщила о Карли…

— То что? Что? Она не покончила бы с собой?

— Возможно, у нее появился бы стимул жить.

— Итак, ты все же обвиняешь меня, хотя я объяснила твоим знакомым в посольстве, что оказалась в дико сложном положении с этой тощей стервой. Или приятели из ЦРУ этого тебе не рассказали?

Раздались гудки. Отец бросил трубку. Я поняла, что почти все это время орала во весь голос. Как только разговор прервался, открылась дверь Шона, и он заполнил весь проем своим крупным нескладным телом.

— Вот я и узнал правду: это ты заложила Карли, сдала ее копам и цэрэушникам из вашего посольства.

— Думайте все, что хотите.

— Не сомневайся, так и будет. — И Шон захлопнул дверь.

Час спустя мы с Киараном катили на поезде от станции Коннолли на север — в Белфаст. В Дублине выдался один из тех редких дней, когда солнце жарило в полную силу. Едва появившись у моей двери — я с небольшой сумкой и паспортом в руке уже была готова выйти, — Киаран понял, что дела у меня плохи.

— Заокеанский звонок? — догадался он.

— Мои родители должны давать уроки людям, как вызывать чувство вины у других.

По проходу прошла женщина, толкая перед собой тележку с напитками и закусками. Киаран взял нам по маленькой бутылочке «Бушмиллс».

— Твоя матушка, очевидно, ищет способ побольнее тебя уколоть, — сказал он, — чтобы заставить тебя расплачиваться за грех. А заключается твой грех в том, что ты в ней больше не нуждаешься. Вспоминаются слова одного ирландского писателя — сдается мне, что это был Джон Макгахерн, — о том, что матери готовы руки-ноги своим детям переломать, лишь бы оставаться нужными. Он говорил об ирландских матерях.

— С таким же успехом он мог говорить и о еврейских.

Когда мы подъехали к границе, я, не отрывая глаз, смотрела в окно, ожидая увидеть что-то похожее на знакомый мне по фотографиям «Чекпойнт Чарли»[94]. Но здесь не было ни стены, ни наблюдательных вышек. Когда поезд замедлил ход, я заметила несколько броневиков, скромно украшенных изображением британского флага, и много колючей проволоки вокруг. На земле лежали несколько солдат в камуфляже, а их винтовки на подставках-треногах были нацелены на наш поезд. Нас ждала самая настоящая пограничная проверка с предъявлением паспортов или других документов, удостоверяющих личность. Киаран сказал, что обычно такому досмотру подвергают тех, кто пересекает границу на автомобилях, да и то частенько, если ваш вид не вызывает у пограничников сомнений, они могут просто пропустить машину, махнув рукой.

Сейчас в вагон поднялись два солдата, одетые в такую же камуфляжную форму и береты, что и стрелки снаружи. У каждого на поясе был пистолет, а на груди — большая автоматическая винтовка. Я обратила внимание на то, что один из солдат нервно поигрывает спусковым крючком своего оружия. Парни прошли по проходу, оглядывая пассажиров. Я не ожидала увидеть вооруженных солдат и невольно занервничала. Противное чувство: Наверное, я в чем-то виновата. Что это было — результат жизни в семье, в которой, как я недавно лишний раз убедилась, каждый был хоть в чем-то да замешан? Один из солдат остановился совсем близко — никак не старше двадцати лет, прыщавый, с плохими зубами, голова обрита, холодное, бесстрастное выражение лица смягчалось спокойным, беззлобным взглядом. Он осмотрел Киарана, затем меня. Наши глаза встретились, и я увидела на его лице чуть заметную улыбку.

— Как делишки у вас нынче? — спросил он.

Я заметила, что у Киарана напряглись плечи.

— Можно мне поговорить с твоей куколкой, приятель?

Киаран прикрыл глаза и медленно кивнул.

Но солдат этим не удовлетворился:

— Не слышал ответа, дружище.

— Конечно можно.

— Ты чертовски прав, мне можно, приятель. И почему вы двое едете в Белфаст?

— В гости к родителям.

— А в Дублине что делали?

— Мы там учимся.

— В Дублине, видать, красота, хоть и далеко от дома.

Киаран подался вперед:

— Ты ведь сейчас тоже далеко от дома.

Солдат не вспылил и не воспринял эти слова как обидные. Скорее своим спокойным, приветливым тоном Киаран как бы давал парню понять: «Я представляю, что и тебе тоже нелегко». Видя, как смягчился взгляд мальчишки-солдата, я осознала, что за его грубовато-развязной манерой скрывались страх и тоска по дому. Он отвернулся от нас — Киарану удалось одной фразой разрядить ситуацию. Солдат продолжил проверять документы других пассажиров. Через несколько минут я услышала свисток и увидела в окно солдат, выходящих из поезда. Раздался второй свисток. Вагон дернулся, и мы поехали. Опустилась ночь, но тяжелые прожекторы освещали поезд и окружающую землю странным светом люминесцентных ламп. Спустя несколько мгновений мы оказались в темноте. Киаран помахал женщине, толкающей тележку с напитками, купил еще два маленьких «Бушмиллс» и одним глотком осушил свою бутылочку почти до дна.

— Черт! — сказал он почти шепотом. — Как же я ненавижу эту гребаную границу.

— Здорово у тебя получилось. — Я взяла его за руку.

— Ты хочешь сказать, я молодец, что меня не высадил с поезда какой-то паршивый британский солдатишко, наделенный ничтожной властью, которую он решил применить ко мне.

— Он просто перепуганный ребенок. Немного доброты — и ты его переиграл. Ты победил.

— Да не хотел я, черт возьми, побеждать. Вот в чем проблема этой чертовой провинции — каждый хочет выиграть, стать победителем в этом долбаном вечном споре.

— Все же позади, — сказала я, подумав, что снова изображаю Полианну.

— Здесь, в этом месте, ничто не остается позади, Элис, — махнул рукой Киаран. — Ты слышала слова Эйнштейна о том,