безусловно, была великолепна: яркие светлые глаза, высокие скулы, идеально очерченный рот, необычная меланхолия, холодная красота, но все это без экспрессии, немного скучно. Очень скоро она до смерти надоела Лу Риду, который делал все возможное, чтобы отделаться от нее. Удалось это в 1967 году.

До этого Уорхол вовлек Velvet в свою затею «расширенного кино» – по определению Йонаса Мекаса, или комплексного зрелищного мероприятия, с показом фильма, живой музыкой, демонстрацией фотографий, с танцами и светомузыкой.

Up-Tight на кинематографическом языке Йонаса Мекаса – это мультимедийное шоу, в котором соединены фильмы Уорхола и Моррисси; светомузыкальная композиция Дэнни Уильямса[533]; неистовый танцевальный номер Герарда Маланги; проецирование диапозитивов Барбары Рубин, Ната Финкельшейна, Билли Нейма; выступления The Velvet Underground и Нико; общение с публикой Барбары Рубин и Йонаса Мекаса.

Сначала шел фильм Энди Уорхола Lupe с участием Эди. Через тридцать пять минут на сцену поднялись Velvet. Лу Рид, Джон Кейл, Стерлинг Моррисон и Морин Такер, которую все звали Мо, в темноте, перед экраном, принялись настраивать свои инструменты. Все действия разворачивались синхронно. Уорхол показывал свой фильм Vinyl, а Моррисси – свой, где он снял Нико, певшую песню Боба Дилана I’ll Keep I with Mine. В это же время Velvet исполняли свою композицию Venus in Furs, на создание которой их вдохновил роман Захера-Мазоха[534], а Маланга играл свою сцену с Эди. Словно всего этого было недостаточно, диапроекторы проецировали на сцену яркие цветные пятна, а луч прожектора, блуждая по залу, выхватывал порой среди публики Билли Нейма, тот фотографировал все вокруг, и Барбару Рубин, ругающуюся с публикой.

Когда Лу Рид взял первые аккорды песни «Героин», принесшей ему самый большой «андеграундный» успех, Маланга выхватил из кармана какой-то предмет, поднес его к пламени от зажигалки так, что все подумали, будто это шприц, но в действительности это оказалось авторучкой. Тем не менее он сделал вид, что это настоящий шприц, и, впрыснув его содержимое себе в руку, упал к ногам музыканта. Кто присутствовал на шоу, признавали, что именно эта сцена эмоционально захватила буквально всех и вызвала настоящую бурю чувств. Звукоусилители были настроены на полную мощность…

В январе 1966 года нью-йоркское общество клинической психиатрии пригласило Уорхола на свой ежегодный банкет в отель «Дельмонико», на Парк-авеню. Уорхол ненавидел выступления, поэтому он показал два своих фильма, снятых в 1964 году. Один из них – Harlot (продолжительностью в семьдесят минут), его первый «говорящий» фильм, где показывался, напомним, трансвестит Марио Монтес, демонстративно медленно поглощавший банан за бананом в то время, как сценарист Тавел, Билли Нейм и поэт Гарри Фейнлайт за кадром вели почти неслышный разговор о великих женщинах – актрисах кино. Другой фильм – Henry Geldzahler, в котором хранитель отдела Музея современного искусства на протяжении полутора часов курит сигару прямо перед камерой. Не обошлось и без The Velvet Underground, чья грохочущая музыка делала бесполезными любые попытки разговоров. Без Нико, она впервые пела в Нью-Йорке. Без Маланги, тот метался в бешеном танце с хлыстом. Без Йонаса Мекаса, который принес с собой ручную переносную камеру и в холле интервьюировал ошеломленных психиатров, расспрашивая тех об их сексуальной жизни. Многие из них поспешили убраться восвояси. На следующий день в газете Herald Tribune появилась статья под смешным заголовком: «Врачи-психиатры убегают от Уорхола».

После первого показа шоу было повторено в DOM, то есть в Польском народном доме, расположенном по адресу: St Mark’s Place, 23, в двух арендованных залах – просторном танцевальном и зрительном, где с одной стороны была устроена сцена, а с другой – трибуна.

Уорхол выкрасил стены белой краской, чтобы на них можно было демонстрировать фильмы, установил на трибуне кинопроекторы и фильтры, под потолком – зеркальный крутящийся шар, другой такой же – на полу, рассредоточил по всему пространству стробоскопические лампы. В апреле он дал рекламу в Village Voice, пригласив всех желающих потанцевать и разгуляться «на всю катушку» под Exploding Plastic Inevitable, заплатив 2 доллара в обычные рабочие дни и 2,5 доллара – в пятницу, субботу и воскресенье.

Весь апрель Уорхол провел на трибуне, приводя в действие кинопроекторы, меняя цветные фильтры, привлекая к работе всех, кто подходил к нему за чем-либо, успевая показывать одновременно по три кинофильма, направлять лучи прожекторов на зеркальные шары, которые отбрасывали сотни светящихся вальсирующих в небе звездочек.

В DOM, куда некоторые гости заходили в надежде раздобыть наркотики, встречались очень странные персонажи. Например, высокий чернокожий мужчина, в болотных сапогах и длинном непромокаемом плаще, под которым из одежды были только трусы-стринги; или девушка в туго затянутом корсаже, какие носили в 1900-х годах, черных, выше локтя, перчатках, огромной шляпе с приколотым плюмажем; еще две подружки – в зеленых бюстгальтерах и черных колготах; третья была «одета» во что-то светящееся неоновым светом. Свободный стилист Руди Генрайх, который придумывал одежду для Эди и «изобрел» монокини, крутился среди этой публики, внимательно приглядываясь в поисках очередных идей.

Часто захаживал Сальвадор Дали, но даже его экстравагантность не «дотягивала» до фантазии некоторых посетителей. Он говорил: «Что доставляет мне удовольствие, так это то, что абсолютно любой человек, который не понимает ничего, может сказать мне: “Здравствуй, Сальвадор”. И меня мало волнует, за кого он меня принял: за художника, за человека из телевизора или за писателя. Главное то, что существует миф Дали, пусть он даже непонятный, совершенно ложный. Я – личность экстраординарная, ее невозможно классифицировать. Это подпитывает и укрепляет голландский сыр, который зреет внутри меня».

Высказывание очень уорхоловское, как по теме, так и по стилю. Впрочем, как и большинство – обратит ли читатель на это внимание? – других высказываний, собранных понемногу и отовсюду: «Коротенькие послеполуденные мастурбации, чтобы удовлетворить сидящего во мне вуайериста, чтобы никто никогда не осмелился дотронуться до меня»… «Все мои друзья возмутились, когда в 1950 году я рисовал галстуки и ковры. Был шумный скандал. Говорили: “Дали продался рисованию галстуков”. Но мне кажется, они очень ревниво отнеслись к тому, что сами не смогли придумать вещь или предмет, пользующийся таким же спросом. Десять лет спустя Жоан Миро[535], Пикассо и многие другие, в свою очередь, принялись рисовать ковровые покрытия, скатерти и тысячи других объектов, куда менее достойных»… «Я живу там, где больше денег»… «Ребенком я был очень застенчив, особенно с людьми, чье положение было выше моего. Я страшно краснел и приподнимал свою шляпу. Теперь все наоборот: именно я привожу в стеснение других»… «Индивидуум против машины, я вовсе не исключаю возможность замены его –