философия от А до Б»: «Я восхищался этими парнями, не жалевшими своей жизни на то, чтобы совершенно превратиться в девушек, поскольку это подразумевает огромную, причем двойную, работу – избавление от всех мужских признаков и привычек, а затем – приобретение всех женских признаков и привычек. Трансвеститы – это напоминание о том, что некоторые звезды не всегда похожи на нас».

Он сам занимал смелую позицию в обнародовании своих гомосексуальных наклонностей, и это в то время, когда можно было здорово поплатиться за такого рода публичные заявления. Об этом свидетельствует гораздо более осторожное и сдержанное поведение Джаспера Джонса и Роберта Раушенберга. На «Фабрике» гомосексуализм был нормальным явлением, наркотики – развлечением или невинными радостями среди будней…

Эта смелость выражалась в самых неожиданных формах, о чем свидетельствует анекдот, рассказанный Гельдцалером: «Однажды, в том году, когда я познакомился с Уорхолом, его пригласили на радио для интервью. Энди попросил разрешения прийти на передачу с другом. Мы пришли, перед нами поставили микрофон и задали первый вопрос. Энди молчал, тогда я взял слово: “На самом деле, Энди хочет сказать, что…” – и дальше принялся отвечать вместо него. Несколько раз он говорил утвердительное “да” там, где надо было дать отрицательный ответ. Тогда мне пришлось снова вмешаться: “Когда Энди говорит «нет» – это значит, что он хочет сказать «да», – бойко объяснил я. В заключение передачи ведущий провозгласил: “Мне бы хотелось поблагодарить мистера Гельдцалера, сотрудника музея Метрополитен, за то, что сегодня он пришел на нашу встречу, а также – мистера Энди Уорхола”. На этих словах Энди, впервые за всю трансляцию, придвинулся к микрофону и поправил его: “Мисс Энди Уорхол”».

«Неподдельный интерес у меня вызывают люди с какими-нибудь странностями, чудаки, – говорил Уорхол. – Едва их странности прекращаются, как эти люди начинают нагонять на меня тоску».

Нельзя игнорировать некоторую долю юмора в уорхоловских эскападах, даже когда они увлекают его в ловушку более абсурдных обстоятельств, где секс и наркотики уже не освобождают от обязательств, а удерживают в зависимости, распахивая двери навстречу безумству, смерти, воровской братии. Юмор дестабилизирующий. Юмор как оружие.

«На земле найдется немного вещей, которые не укладывались бы в нашу философию», – говорил Пикабиа. Вот так.

Жизнь на «Фабрике» была сновидением, игрой. Она была легкой, идеальной, забавной, похожей на фарс.

Маланга был премьер-министром, Билли Нейм – главным камергером, затем шли статисты. В центре – король. Энди, молчаливый, целиком поглощенный своими мыслями, бесстрастный, но не безвластный. Эта «Фабрика», по сути, была отдельным городом, главой которого был ребенок.

«Большинство людей считают, что на “Фабрике” весь мир крутился вокруг меня, что я был чем-то вроде аттракциона, на который толпами приходили смотреть, но на самом деле все было совершенно наоборот. Именно я как раз и бегал вокруг всех. Я платил за аренду, а все эти толпы приходили к нам потому, что дверь никогда не запиралась», – говорил он в своей излюбленной манере изъясняться парадоксами.

Но это не совсем точно. Мы должны повнимательнее прислушаться к Генри Гельдцалеру, который вспоминал: «Энди заботился о существовании вокруг себя целого “двора”, где каждый боролся за место под “солнцем”, стараясь заполучить его внимание. Когда это кому-нибудь удавалось, то было похоже на оказание королевской милости. По-видимому, Энди и был королем, и проблема всегда заключалась в том, чтобы угадать, кого в этот день он соблаговолит приветить».

«Всегда существовал четкий регламент, когда приходилось решать вопрос, кому ехать в машине вместе с Энди, – рассказывал Денни Филдс, редактор журнала Country Rythms. – Сначала – непосредственное окружение, состоявшее из его министров, Чак Уэйн – во времена Эди, затем его друг – кто им был на тот момент, и наиболее отмеченные суперзвезды. Все оспаривали друг у друга привязанность или его знаки внимания. Естественно, случались совершенно ужасные побоища, то была борьба не на жизнь, а на смерть, а Энди обожал все это. Он облизывался от удовольствия, смотрел, как они поносили друг друга, и делал вид, что ничего не понимает, а они грызлись, как собаки, чтобы оказаться к нему на шаг ближе, чем остальные».

Все правды перепутаны. Тем более что Уорхол утверждал: «Чем больше склоняешься к одному решению, тем больше ошибаешься». Приводя цитату Чжуан-цзы[517]: «Высший разум – это то, что существует без чьего-либо желания и руководства», он безусловно манерничал и объяснял свою пассивность, истинную или предполагаемую, в использовании которой достиг мастерства, как и в искусстве.

В любом случае, на «Фабрике» «пассивный» Уорхол работал много и одержимо. Он всегда приходил первым, а уходил последним. «Он никогда не соглашался даже на минутный перерыв», – говорил Тейлор Мид. Когда он начинал расставлять все по местам, всем было ясно, что пришло время закрываться. «Тогда, – вспоминал Лу Рид, – появлялась надежда, что он пригласит нас на вечеринку».

В то время вечера и ночи модно было проводить в Max’s Kansass City – баре-ресторане, занимавшем два этажа в здании на Парк-авеню, немного к северу от площади Союза. Микки Раскин, хозяин ресторана «Две макаки», как и другие владельцы похожих заведений, обожали свою клиентуру, состоявшую из художников и писателей. Для них он приберегал лучшие столики, вынуждая любопытную и светскую публику, привлеченную слухами и сплетнями, торчать перед дверями бара на тротуаре.

Уорхол устроил там что-то вроде своей штаб-квартиры. Говорили, что каждый месяц общий счет Уорхола и его свиты превышал 3000 долларов. Эту сумму художник оплачивал более или менее регулярно, иногда рассчитываясь картиной или рисунком.

В Max’s происходили любопытные вещи не только на сцене, но и в зале, где в свете красных флуоресцентных ламп и неоновых трубок Дэна Флавина гости поражали оригинальностью своих костюмов. Именно здесь, в баре, собирались поэты, художники и их поклонницы – очень молодые и красивые девушки. В особом помещении, в глубине ресторана, под шум разговоров и грохот рок-музыки, обрушивавшейся из динамиков на стенах, некоторые из допущенных в эту тайную комнату употребляли наркотики. Именно здесь, впервые в Нью-Йорке, можно было увидеть людей, публично афишировавших свою причастность к гомосексуализму. Они обнимались, целовались, соблазняли, ссорились – одним словом, вели себя так, как обычные влюбленные пары. В то время гомосексуализм считался греховным пороком. Получив импульс от уорхоловского окружения, гомосексуальный эксгибиционизм стал частью публичного зрелища.

На сцену выходит Нико

Именно в Max’s рок-группа The Velvet Underground на протяжении всего лета 1970 года дала серию своих последних концертов. «Добрый вечер, – приветствовал собравшихся Лу Рид. – Нас называют The Velvet Underground. Вы можете танцевать, я это говорю