и отвечать на него не надо. Она ожидает, что я разделю ее глубокое и искреннее горе – но я встречал ее мужа только дважды, мне искренне жаль ее, но все равно я не могу оплакивать господина Зайдемана как близкого мне человека. И фру Зайдеман, и Владек, как мне кажется, смотрят на меня искоса, я пытаюсь изобразить горе – и мне удается это с каждым днем все лучше – я впадаю в депрессию.

Собственно говоря, в моем положении впасть в депрессию нетрудно – тридцать крон в кармане, никаких надежд на будущее – и однократная виза на два месяца. Теперь уже меньше двух.

Дни идут, а я ничего не предпринимаю, кроме того, что пишу все более длинные письма моим бедным родителям. Я погружаюсь в апатию – это часто бывает у людей, внезапно лишенных будущего. Единственное светлое пятно – иногда заходит Нина. Никакой дифтерии у нее, конечно, не было. После выписки из инфекционной клиники она тоже съездила в Данию – у нее там уже была готова шведская виза, и она в тот же день вернулась назад.

Нина пытается привести меня в чувство, но даже ей не удается дать какой-то совет. После ее ухода я начинаю очередное письмо в Ченстохову. Через несколько дней фру Зайдеман начинает давать мне мелкие поручения. Она вдруг начала настаивать, чтобы я называл ее тетей. Тетя Густава посылает меня в магазины, хотя и не особенно довольна моими покупками. Помимо этого, в мои обязанности входит мытье посуды и приготовление завтрака.

Через неделю Шива – срок, по еврейскому обычаю, определенный для поминания усопшего – формально окончен. Траур продолжается, но в менее, если так можно сказать, ритуальных формах. В эти дни ко мне заходит Тоська Роллер.

Тоська не поддается похоронному настроению в доме, она словно и не знает о постигшем их горе. Это, может быть, не очень нравится тете Густаве, но для меня это – как живая вода в преисподней. Тоська рассказывает – я уже отвык от нормального голоса, в доме все говорят шепотом – что она записалась на вступительный экзамен в химический институт при Стокгольмском университете. Она говорила с профессором – мне послышалось: Силен? – он просмотрел ее аттестат и зачетную книжку из химического института в Лодзи, и сказал, что она вполне может подавать заявление. Не хочу ли я попытаться сделать то же самое? Силен принимает сегодня после обеда, и надо торопиться – срок подачи заявлений скоро истекает.

Для меня все это звучит, как будто сквозь тяжелые, темные тучи вдруг блеснуло солнце. Химия? Отлично! Мне же с самого начала было трудно выбрать между медициной и химией, а теперь судьба распоряжается так, что в Швеции я буду изучать химию. Совсем неплохо!

Я сообщаю тете Густаве, что иду с Тоськой в химический институт. «Как хочешь», – говорит она холодно. Я беру свой аттестат, который еще в лагере перевели на шведский, и зачетку – зачетку перевести еще не успели. Мы идем с Тоськой не на почту, не в близлежащий магазин. Мы идем в химический институт! Ни Тоська, ни я даже не думаем, чем мы будем платить за учебу.

Профессор Силен оказался худым, неожиданно молодым и очень приветливым человеком. Конечно, я могу подать заявление, говорит он, хотя приемный экзамен довольно труден. Хватит ли нашего шведского языка, чтобы понять вопросы? Обойдется, говорит Тоська весело, можно же спросить, если чего-то не понимаешь. Можно, соглашается профессор Силен и делает строгое лицо, спросить можно, но только у дежурного преподавателя.

Моих денег в обрез хватает на взнос за вступительный экзамен. Я получаю небольшой компендиум для подготовки к экзаменам, хотя профессор Силен говорит, что достаточно хороших знаний химии и математики в объеме гимназии. У тебя прекрасный аттестат, добавляет он – наверное, чтобы подбодрить.

Дома у Зайдеманов я читаю компендиум, то и дело заглядывая в тонкий шведско-польский словарь, полученный на складе в лагере в Викингсхилле. Это мой первый урок шведского языка. Некоторые слова мне удается найти в словаре, другие – просто чуть-чуть измененные на шведский лад международные химические и математические термины.

Через пару дней тетя Густава заявляет, что хочет со мной поговорить. Владек тоже присутствует при этом разговоре и иногда вставляет какие-то замечания. Она начинает с того, что я ее единственный родственник в Швеции, и Сара просила ее позаботиться обо мне, так что она считает, что несет за меня ответственность. «То, чем ты занимаешься – бессмысленно, – говорит она, – беженцы, тем более не скандинавы, не поступают в шведские университеты, никто этого не делает, даже ее Владек. И, если даже ты поступишь, что вряд ли, – чем ты будешь платить? Самое лучшее, что ты можешь сделать – бросить эти дурацкие затеи и найти работу, чтобы как-то обеспечивать свое существование».

Владек подсказывает – в Швеции есть бюро по трудоустройству, он уже узнал. Там организуют бесплатные курсы для подготовки рабочих тех профессий, на которые есть спрос. Я даже могу получить займ, чтобы оплачивать квартиру и питание во время этих курсов, но на долгую учебу в университете такой займ никто не даст – даже шведам не дают.

Мне очень неприятно все это слышать – я живу у них дома из милости. Но настолько сильна во мне вновь пробудившаяся надежда, что им не удается сбить меня с пути. Впрочем, меня все равно постигнет неудача, хотя и не экономического свойства.

Письменный экзамен включает несколько довольно легких задач, но попадаются и сложные, а, главное, длинные вопросы, нам дают три с половиной часа. Проблема с языком приводит к тому, что я последний сдаю работу, учитель нетерпеливо заглядывает через мое плечо, когда я в страшной спешке дописываю последние строчки.

Ни Тоська, ни я экзамен не выдержали. Когда мы возвращаемся за ответом, профессор Силен говорит мне, что я был очень близок к тому, чтобы получить положительную оценку – но чуть-чуть, как говорят, не считается – или ты сдал экзамен и можешь начинать изучать химию, или не сдал. Следующий прием – через год.

Снова начинается жизнь в квартире на Доббельнсгатан с мелкими поручениями от хозяйки – куда мне еще деваться? Снова я пишу длинные письма в Ченстохову, но мне удивительным образом стало легче – я уже не чувствую себя парализованным и неспособным ни на что. Возможность все же есть, пусть я не сумел ее использовать, но раз такая возможность подвернулась один раз, подвернется и в другой – похоже, что не все дороги в Швеции для меня закрыты. Я начинаю иногда выходить из дома, встречаться с немногочисленными знакомыми. Фру Зайдеман требует, чтобы в десять часов вечера я уже