— Сматываемся! — прохрипел он, одновременно перекидывая бесчувственное тело китайца так, чтобы было удобнее его нести. — Сейчас эти уроды очухаются и пустятся в погоню.

Так оно и вышло: донесшиеся сзади крики свидетельствовали о том, что из трактира вывалила шумная драчливая компания. Не теряя времени, Джейми свернул в первый же отходивший от Королевской Мили узкий темный проулок. Шлепая по жидкой грязи, мы нырнули под арку, что вывела нас на другую извилистую улочку с обшарпанными деревянными стенами и проходившую, казалось, через самое чрево Эдинбурга. Чуть погодя мы свернули за угол, во внутренний дворик, где остановились, чтобы перевести дух.

— Что… такого… он натворил? — спросила я, тяжело дыша.

Мне трудно было представить, чтобы этот маленький китаец мог причинить какой–то вред разбитной молодой шлюхе вроде Мэгги. Судя по виду, она могла прибить его как муху.

— Ну, видишь ли, это все ноги, — объяснил Джейми, бросив на мистера Уиллоби взгляд, в котором раздражение мешалось с покорностью неизбежному.

— Ноги?

Я машинально взглянула на крохотные ноги китайца, миниатюрные ступни, обутые в черные атласные туфли с войлочными подошвами.

— Да не его ноги, — буркнул Джейми, перехватив мой взгляд. — Ноги женщин.

— Каких женщин? — спросила я.

— Ну, до сих пор это были только шлюхи, — сказал он, бросив взгляд в сторону арки, откуда могли появиться преследователи. — Правда, трудно сказать, что еще может взбрести ему в голову. Но не стоит судить беднягу слишком уж строго: что с него взять, с язычника–то?

— Понятно, — сказала я, хотя пока еще ничего не поняла. — Но что…

— Вон они! — Мой вопрос прервал крик, донесшийся с дальнего конца улочки.

— Черт, а я–то надеялся, что они отстали. Бежим! Вот сюда!

Мы снова сорвались с места, выбежали по кривому проулку обратно на Королевскую Милю, взбежали вверх по склону и снова свернули в боковой проход. Позади нас, на главной улице, звучали крики погони. Джейми схватил меня за руку и втащил в открытый проем, за которым находился двор, полный бочек, свертков и ящиков. Лихорадочно оглядевшись по сторонам, он сунул вялое тело мистера Уиллоби в большую бочку, наполненную мусором. Замешкавшись лишь для того, чтобы прикрыть голову китайца куском парусины, Джейми затащил меня за нагруженную ящиками подводу и заставил присесть рядом с ним.

Я тяжело дышала от непривычного напряжения, и сердце колотилось от страха. Лицо Джейми раскраснелось от холода и спешки, волосы основательно растрепались, но он почти не запыхался.

— Неужели ты все время так и живешь? — спросила я, прижав руку к груди в тщетном усилии унять сердцебиение.

— Не совсем, — ответил он, опасливо следя поверх борта подводы за преследователями.

Тяжелый топот эхом отдавался от стен, но он удалялся, звучал все глуше и наконец растворился в тишине, нарушаемой лишь равномерным стуком дождя по ящикам.

— Слава богу, пробежали мимо. Но нам лучше посидеть здесь еще немного — убедиться, что они не вернутся.

Он поставил на землю ящик, чтобы я могла сесть, снял с телеги еще один для себя и уселся, вздыхая и причесывая пятерней упавшие на лицо волосы.

— Прости, англичаночка, — сказал Джейми с кривой улыбкой. — Никак не думал, что это обернется такими…

— Приключениями? — закончила я за него и, улыбаясь в ответ, достала носовой платок, чтобы стереть пот с лица. — Да ладно, все в порядке.

Я взглянула на большую бочку, которая трепыхалась и шуршала, свидетельствуя о возвращении мистера Уиллоби в более или менее сознательное состояние.

— Э–э… так что там насчет ног?

— Он рассказал мне о своем пристрастии к выпивке, понимаешь, — ответил он, бросив взгляд на бочку, в которой находился его товарищ. — Оно бы и не беда, но стоит ему принять лишнюю каплю, как речь у него непременно заходит о женских ногах и обо всех ужасных вещах, которые он хочет делать с ними.

— А что ужасного можно сделать с ногами? — заинтересовалась я, — По моему разумению, тут особо не развернешься.

— Это ты не развернешься, а он — еще как! — буркнул Джейми. — Но мне, знаешь ли, не хотелось бы говорить об этом на улице.

Из недр стоявшей позади нас бочки донеслось нечто похожее на пение. Конечно, судить было трудно, но мне показалось, что в этих певучих фразах заключена какая–то просьба.

— Заткнись, ты, чертов дождевой червяк! — рявкнул Джейми. — Еще одно слово — и я сам пройдусь по твоей проклятой физиономии! Посмотрим, как тебе это понравится.

Послышался пьяный смех, и бочка затихла.

— Он что, хочет, чтобы кто–то прошелся по его лицу? — спросила я.

— Ага. Ты, — коротко ответил Джейми. Он виновато пожал плечами, и его щеки покраснели еще больше. — У меня не было времени рассказать ему, кто ты такая.

— А он говорит по–английски?

— Ну да, чуточку, но когда он говорит, его мало кто понимает. Я с ним общаюсь в основном по–китайски.

Я уставилась на Джейми.

— Ты что, знаешь китайский?

Он пожал плечами и с легкой улыбкой наклонил голову.

— Ну, вообще–то я знаю его примерно так же, как мистер Уиллоби знает английский. Правда, избытка других собеседников у него не наблюдается, вот ему и приходится мириться со мной.

Мое сердце выказало признаки возвращения к нормальному ритму. Я прислонилась к тележному борту и накинула капюшон, чтобы укрыться от моросящего дождя.

— А с чего это вдруг его зовут Уиллоби? — спросила я.

Мне было любопытно узнать о китайце, но еще интереснее понять что связывает с ним почтенного эдинбургского печатника. Но у меня пока не было уверенности в своем праве выспрашивать у Джейми подробности его жизни. В конце концов, я только, можно сказать вернулась с того света, во всяком случае из иного мира, и вряд ли могла требовать от Джейми немедленного отчета обо всех прожитых годах.

Джейми потер рукой переносицу.

— Ну да, конечно. Вообще–то его зовут И Тьен Чо. Он говорит это значит «Склоняющийся перед небом».

— Понятно, шотландцам этакое имечко не выговорить, — сообразила я, поскольку знала местных жителей и ничуть не была удивлена их нежеланием вдаваться в тонкости неведомого наречия.

Джейми с его способностью к языкам представлял собой генетическую аномалию.

Он улыбнулся, белые зубы блеснули в сгущавшейся темноте.

— Ну, не совсем так. Выговорить–то они, может быть, и выговорят, да только тогда получится слово, которое по–гэльски означает… короче говоря, грубое слово. Вот мне и показалось, что Уиллоби будет лучше.

— Понятно, — сказала я, решив, что допытываться насчет точного значения гэльского «грубого слова» сейчас, пожалуй, не стоит.