— Боже мой, — прошептал он, — я не могу не смотреть на тебя, англичаночка, не могу отнять от тебя руки, не могу не находиться рядом с тобой, не могу не желать тебя.

Джейми поднял голову и поцеловал меня в область сердца. Его рука скользнула по мягкой выпуклости живота, слегка касаясь небольших отметин, оставшихся там после рождения Брианны.

— Тебя это правда не смущает? — нерешительно спросила я, проводя пальцами по своему животу.

Ответом была улыбка, тронутая тенью печали. Немного поколебавшись, Джейми задрал свою рубашку.

— А тебя?

Шрам проходил от середины бедра почти до паха — рваный белесый рубец в восемь дюймов длиной. Не удержавшись, я ахнула и опустилась на колени рядом с ним.

Моя рука легла на его бедро и крепко обхватила ногу, как будто я могла удержать его теперь — если не смогла удержать тогда. Под моими пальцами ощущалась медленная пульсация крови в артерии, проходившей всего в дюйме от ужасного, грубо зарубцевавшегося шрама.

— Это не пугает тебя, не отвращает тебя, англичаночка? — спросил он, положив руку мне на голову.

Я посмотрела ему в лицо.

— Конечно нет!

— Ну–ну.

Он потянулся и коснулся моего живота, удерживая при этом мой взгляд.

— И если ты носишь шрамы собственных сражений, — тихо добавил Джейми, — то и меня они не беспокоят.

Он поднял меня на кровать, уложил рядом с собой и наклонился, чтобы поцеловать. Я сбросила туфли и подтянула ноги, ощущая его тепло через рубашку. Моя рука нашарила пуговицу у ворота, чтобы расстегнуть ее.

— Я хочу увидеть тебя.

— Ну, англичаночка, смотреть особо не на что, — неуверенно рассмеялся Джейми. — Но все, что там есть, все твое, если тебе угодно.

Он стянул рубашку через голову, бросил ее на пол, а потом откинулся, опершись на ладони, чтобы продемонстрировать свое тело.

Не знаю сама, чего я ожидала, но при виде его обнаженного тела у меня захватило дух. Он по–прежнему был прекрасно сложен и, будучи высокого роста и худощав, не выглядел костлявым благодаря прекрасной, рельефной мускулатуре. Кожа его поблескивала в свете свечи, словно это сияние исходило от него самого.

Конечно, он изменился, но не разительно, впечатление было такое, будто его основательно подкоптили в печи. Казалось, мускулатура чуточку уплотнилась, да и кожа сильнее обтягивала кости, но в результате Джейми лишь выглядел еще более крепко сбитым. Неуклюжим верзилой он никогда не был, но теперь не осталось и намека на юношескую нескладность.

Его кожа слегка потемнела, приобрела золотистый оттенок, переходивший в бронзовый на лице и горле, но светлевший в нижней части тела, доходя на внутренней стороне бедер до чисто–белого, с голубоватым узором вен. Паховые волосы топорщились каштановым кустиком, и было совершенно очевидно, что Джейми не солгал: он действительно хотел меня, очень хотел.

Наши глаза встретились, и он неожиданно усмехнулся.

— Когда–то я обещал тебе, англичаночка, что всегда буду с тобой честным.

Я рассмеялась, чувствуя, как слезы щиплют глаза, и в то же время во мне всколыхнулось смущение.

— Я тоже.

Стоило мне нерешительно потянуться к нему, а ему взять меня за руку, и я вздрогнула от соприкосновения с его силой и живым теплом, но потом потянула его к себе. Он встал, и мы оказались лицом к лицу.

И замерли в неловкой растерянности, наслаждаясь ощущением друг друга. Да и могло ли быть иначе? Комната была совсем маленькой, и вся ее атмосфера пропиталась энергией наших чувств, столь сильной, что она была почти видимой. И одновременно у меня возникла пугающая пустота в желудке, какая бывает, когда оказываешься на вершине «американских горок».

— Ты так же боишься, как и я? — прозвучал мой голос, как мне показалось, слегка хрипловатый.

Джейми внимательно оглядел меня и поднял бровь.

— Вот уж не думал, что смогу тебя бояться. Но ты покрылась гусиной кожей. Тебе страшно, англичаночка, или просто холодно?

— И то и другое, — ответила я, и Джейми рассмеялся.

— Тогда иди сюда, — сказал он, отпуская мою руку и наклоняясь, чтобы откинуть одеяло.

Когда он скользнул под одеяло рядом со мной, я продолжала дрожать и жар его тела стал для меня сущим потрясением.

— Господи, да ты ничуточки не замерз! — вырвалось у меня, когда я, инстинктивно потянувшись навстречу теплу, прижалась к его груди.

Он неуверенно рассмеялся.

— Нет, не замерз. Наверное, я должен бояться, а?

Он нежно обнял меня, и я коснулась его груди, ощущая, как сотни крохотных бугорков гусиной кожи возникают под кончиками моих пальцев среди курчавых рыжих волос.

— Когда мы боялись друг друга раньше, в нашу свадебную ночь, — прошептала я, — ты держал меня за руки. Ты сказал, что будет легче, если мы соприкоснемся.

Кончиком пальца я нащупала его сосок, и Джейми издал слабое восклицание.

— Да, говорил, — выдохнул он. — Господи, коснись меня снова, вот так…

Неожиданно он сильнее прижал меня к себе.

— Коснись меня, — снова тихо попросил он, — и позволь мне коснуться тебя, моя англичаночка.

Его рука заскользила по моему телу, и моя грудь оказалась в его ладони. Я продолжала дрожать, но теперь дрожал и Джейми.

— Когда мы поженились, — прошептал он, обдавая мою щеку теплым дыханием, — и я увидел тебя там, такую красивую в белом платье, Я ни о чем не мог думать, кроме как о том, что, когда мы останемся наедине, я смогу разобрать твои кружева и ты, нагая, окажешься рядом со мной в постели.

— А сейчас ты хочешь меня? — прошептала я и поцеловала загорелую плоть в ложбинке над ключицей.

Кожа была солоноватой, волосы пахли древесным дымом, в целом же от него исходил возбуждающий запах настоящего мужчины.

Ответом стало резкое движение, заставившее меня ощутить животом прикосновение затвердевшего мужского начала.

Страх и желание прижали меня к нему. Груди мои набухли от возбуждения, жар в промежности побуждал открыть себя для него. Но таким же сильным, как страсть, было простое желание принадлежать ему, дать ему возможность полностью овладеть мною, чтобы я, забывшись, избавилась от своих сомнений.

Дрожь в руках, сжимавших мои ягодицы, непроизвольное подергивание его бедер — все выдавало желание, и я мысленно призывала его сделать это со мной поскорее, не церемонясь и не деликатничая. Но произнести это вслух было невозможно, и на его лице читались похожие мысли. Для того чтобы подобные слова могли прозвучать между нами, было слишком рано — и слишком поздно.

Однако у нас имелся другой, свой язык, и мое тело сразу вспомнило его. Обхватив и сжав его ягодицы, так же как он сжимал мои, я страстно подалась к нему, подставляя губы для поцелуя в тот же самый момент, когда он резко наклонился, чтобы поцеловать меня.