До возвращения прошлого

Мальчик сидел, понуро опустив голову. Ресницы – длинные, черные, девчачьи – почти прикрывали большие выразительные глаза. Может быть, поэтому управитель пока мог смотреть на маленького Ласкеза Ва'ттури. Не ощущая того, что он испытывал обычно, если кто-то из двух черноволосых близнецов случайно оказывался рядом.

– Не будешь говорить. Так?

Тонкие бледные пальцы сцепились в замок. Ласкез закусил губу. Управитель отстраненно проанализировал: с интонацией вышла ошибка. Может, он сказал это слишком строго, может, нервно, а может, даже угрожающе. А так нельзя.

– Не бойся. Больше никто не будет тебя заставлять. И… – заметив, что Ласкез вдруг сморщился, управитель прибавил: – Лечить. Горькие лекарства тут не помогут.

Так-то лучше. Мягче. На губах – из-за забавной гримаски мальчика – сама собой появилась улыбка. Управитель попытался ее прогнать и вовремя успел – за мгновение до того, как Ласкез приподнял голову. На Миаля смотрели ярко-голубые глаза, точно такие же, как были у Конора.

– Главное… – управитель ощутил ком в горле, но смог сохранить интонацию ровной, – она не пострадала. И ты не пострадал. А твой друг… этот…

Мальчик растопырил указательный и средний пальцы и провел ими по лбу, изображая полосы шерсти. Управитель кивнул:

– Джер. Да, он очень храбрый. Все обошлось. Но больше…

Ласкез спешно кивнул и сцепил руки так, что они побелели. Можно было догадаться, о чем он думает, и управитель поспешил его успокоить:

– Я никого не высеку. Не отправлю в лес к доги. И даже не лишу ужина. Никаких наказаний.

Ласкез неуверенно улыбнулся. И не отстранился, когда управитель накрыл его руки своей ладонью.

– Ты освоишься. А однажды, думаю, заговоришь. С людьми всякое бывает, когда им страшно. Это… нормально.

Нормально. Он вспомнил Сиша. Черно-белую тень на походной койке, с выдранной шерстью и трясущейся челюстью. Вспомнил его взгляд и голос, и от этих воспоминаний замутило настолько, что захотелось выпить. А потом, открыв окно, слушать протяжный вой ночных волков. Управитель выпрямился, отошел к столу и выдвинул ящик, забитый письменными принадлежностями.

– У меня кое-что для тебя есть. Может, это немного тебе поможет. С теми, кто не понимает просто так.

Говоря, он смотрел на старую тетрадку. Одну из конторских тетрадок отца. Темная немаркая обложка, пухлые страницы. Ничего примечательного. Кроме…

– Пиши здесь. Это… – он показал Ласкезу ручку, привязанную на цепочку, – для всего подряд. А это… – пальцы подцепили небольшой карандаш, – для секретов.

Ласкез с любопытством протянул руку. Взял тетрадь, осмотрел ее со всех сторон и сразу открыл.

«У меня нет секретов».

– Будут. У всех они появляются. Взрослых без секретов не бывает.

Мальчик чуть слышно фыркнул, обдумывая эти утверждения, и склонил голову к плечу. Длинные черные волосы упали на лоб. Ручка снова заелозила по бумаге и вывела:

«Я благодарю».

– Думаю, тебе пора. И… – поколебавшись, Миаль напомнил: – Больше тебя никто не тронет. А если будут пытаться, говори мне.

Ласкез вежливо поклонился.

– Пустяки. Не стоит.

…Управитель бесшумно следовал за ним до лестницы. На площадке, перевесившись через перила, взглянул вниз. Он примерно догадывался, что увидит.

Ласкеза ждал мальчик – полукровка лавиби, который, как и всегда, успел где-то разодрать и испачкать казенную одежду. Он наскочил, хлопнул приятеля по плечу. Черноволосая девочка держалась в стороне и все же, когда брат приблизился, сунула ладошку в его руку. Они улыбнулись друг другу и помчались вниз.

Лишь один из них больше не мог говорить. Но молчали все трое.

* * *

С того момента, как его встретили у входа, никто из стражи не проронил ни слова. Паолино напряженно приглядывался – выражают ли лица страх, скорбь, гнев? Но они были спокойными. Такой же была бесшумная поступь.

– Здоровье ло Лирисса больше не под угрозой? – спросил Миаль уже возле знакомых дверей с запечатленными на них ветрами и сестрами Зуллура. Дверей, в которые он не входил целый юнтан, не меньше. Начальник караула чеканно остановился и, обернувшись, окинул его взглядом.

– Пока – нет.

Лавиби – широкоплечий, седой, с въедливыми зелеными глазами, явно полукровка – поджал губы. Так, будто в последний миг передумал добавлять что-то крайне нелицеприятное.

«Они чуют, зачем я здесь. И будь их воля…»

Эта мысль вызвала легкое раздражение. Делая вид, что не замечает напряженных взглядов более молодых солдат, Паолино сухо кивнул.

– Благодарю.

Начальник караула знаком велел открыть двери. Охрана растворилась в темноте коридора. Впереди на потолке вяло мерцали скопления золотых точек: светляков было мало, они не двигались. Из-за этого знакомое помещение показалось чужим.

– Здравствуй. Не вставай, не надо.

Миаль произнес это, переступая порог и затворяя двери. Он представлял себе, что Лир лежит в изнеможении в окружении медиков, а затем ковыляет ему навстречу, держась за стену. В городе на башне так и не подняли флаг. Лучше было приготовиться к чему угодно. К самому плачевному зрелищу.

– Я не ошибся… Знаешь, за сколько я тебя учуял?

Это не был голос тяжелобольного – в нем чувствовались веселые нотки. Миаль сделал глубокий вдох.

– Иди ко мне.

Лир сидел в своем кресле из толстых корневищ с книгой на коленях. Еще раньше, чем в него, взгляд уперся в другое. В поблескивающий серебристым и вороненым металлом участок стены, где висело оружие. Там, среди множества ружей, ножей, пистолетов, не было кое-чего знакомого.

– Сразу же хватился, надо же. Она здесь, Миаль.

Винтовка – простая, еще курсантская, но неизменно любимая, – была прислонена к выпирающему древесному корню. Ее аккуратно перебрали, смазали, наверняка уже перезарядили. Можно было почти не сомневаться. Хотя бы потому, что…

– Я отвык видеть тебя таким.

– И я тебя.

Вместо парадной одежды товура на Лире была знакомая черно-красная форма. Так же холодно, как ствол винтовки, блестели кованые носы его саварр. Лавиби улыбнулся: блеснули клыки. Вытянув руку, он сделал приглашающий жест в сторону очага.

– Погода скверная. Перевеяние близится.

Едва Миаль сел, руки сами потянулись к пламени. На миг его захлестнуло привычное ощущение уюта и спокойствия. Он поймал себя на том, что улыбается, вглядываясь в игру рыжих языков, что чувствует себя дома. Но приятные воспоминания отступили, и Паолино замер в оцепенении. Он даже не смог заговорить, хотя всю дорогу подбирал слова.