Ты не Ирина, Женька, ты просто еще один способ спасения от нее. Просто еще одна подвернувшаяся под руку девчонка…

Люков рывком отстраняется от меня и садится в кровати, спустив ноги на пол. Ссутулив плечи, запускает длинные пальцы в закрывшие лицо волосы, обхватывая поникшую голову. Гнетущая тишина разъединяет нас, он сидит не двигаясь, и я, не выдержав, говорю, глядя на светлый абрис мужской спины:

— Илья, ты… очень любил ее, да?

— Что? — руки Люкова тут же падают на кровать, и он поворачивает ко мне лицо. — Кого? — спрашивает тихо и как-то потерянно.

— Ирину, — почему-то смущаюсь я, хотя куда уж краснеть больше. Полотенце в ногах разметалось, бедро по-прежнему обнажено… Вспомнив об этом под темным взглядом, я неловко поднимаюсь на локте и тяну на себя одеяло, пытаясь спрятать под ним так и не покинувшее меня волнение.

— Нет, — отвечает Люков с едва заметной досадой в голосе. Вновь устало отворачивается, пряча лицо под волосами. — Было время, когда мне только казалось, а теперь… Теперь я точно знаю, что нет.

Это не тот ответ, который я ожидаю услышать, и я растерянно смотрю в потолок, не зная, что и думать.

— Спи, Воробышек, — не оборачиваясь, бросает парень. — До утра не так уж много времени. Спи. Обещаю, больше нас никто не побеспокоит.

Снежная морось тихо царапает стекла, ветер за окном качает голые ветви, отбрасывая на стены и потолок рассеянные гардинами неясные тени… Я долго всматриваюсь в их размеренный танец, не в силах сомкнуть глаз.

— Знаешь, Илья, — отваживаюсь разорвать голосом струной натянувшееся между нами молчание, чувствуя необходимость сказать. — Что бы ты ни думал, и как бы у нас ни случилось, я не обижаюсь, честно. Просто не ожидала, вот и все. Так уж вышло, что ты сегодня со мной, я понимаю.

Он не отвечает, но поднимает голову. Тяжело выдохнув, опускает руки. Он не смотрит на меня, но я поворачиваюсь к нему сама — ложусь на бок, утыкаюсь в наволочку щекой, и сую ладони под подушку. Смотрю, не отрываясь, на напряженный мужской профиль.

— Я сожалею, что так легко попалась на крючок Якову, а затем твоему отцу. Что из-за меня на тебя свалилось все это. Вся эта ерунда с приглашением на праздник и свадьбой. Правда, Илья, мне очень жаль, но иногда язык не удержать на замке. Если ты извинишь меня, мы будем квиты. Хорошо?

Да что же он как камень?! Ну хоть бы словечко сказал, ну или полсловечка. Эта повисшая неловкость между нами, как занесенный над головой Дамоклов меч — того и гляди обрушится стеной непонимания. Но Люков молчит, и я решаюсь. Я выжидаю еще две долгих минуты и говорю то, что, наверно, никогда и никому не сказала бы:

— Хотя, пожалуй, мы не можем быть с тобой квиты. Потому что Илье Люкову не за что извиняться — все девчонки универа знают, что целуется он замечательно. Мне понравилось. Пусть и огорошил меня слегка… э-э, своей внезапностью.

Парень смеется, и у меня отлегает от сердца. Я с улыбкой смотрю, как он сжимает пальцами затылок, вновь показывая, какие красивые у него руки и спина.

— Ты врунья, птичка, — наконец отзывается, несмотря на смех, не весело, но это уже кое-что. — Бессовестная фантазерка.

— Что, не все? — шутливо удивляюсь я, перекидывая шаткий мостик к его настроению. — Как же так, парень-непрочь-провести-с-девчонкой-вечер? Ни за что не поверю.

— Не все, Воробышек, всего лишь через одну. Я, видишь ли, очень скуп на поцелуи. Очень. Раздариваю только в нечетные дни и исключительно по большой симпатии. Так что тебе повезло.

— О-у! — вздеваю я брови, улыбаясь, пусть он этого и не видит. — Это уж точно. Но все равно результат впечатляет.

— Воробышек?

— Да?

— Я… Черт! Так все сложно… — пальцы Люкова царапают простынь, сминая ее у бедра. — Не думал, что будет так…

Он вновь возвращается к тому моменту, на котором мы замерли, и я чувствую, как смех тут же уходит из моего голоса, а в грудь стальными ногтями впивается серая безысходность.

— Не надо, Илья, пожалуйста, — прошу умоляюще и еле слышно. Медленно вдыхаю в себя воздух, стараясь не замкнуться в круге истязающих меня воспоминаний. — Очень тебя прошу, не надо.

Люков туже запахивает на бедрах полотенце, встает и подходит к окну. Смотрит в ночь, остановившись в ниспадающем в комнату сумеречном луче света.

— Чего ты хочешь сейчас больше всего, птичка? — неожиданно говорит, выдержав тяжелую паузу. — Просто скажи, и я сделаю.

Не знаю, какими веревками оплел меня Люков и какими узлами связал, но я не могу ни обижаться на него, ни просто оставаться безучастной, когда он со мной такой открытый.

— Вот прямо все-все-все? — говорю, закусывая губы в возвращающейся на лицо улыбке. — Прямо сейчас?

Он стоит без единого движения, чуть расставив ноги и сжав руки в кулаки. Такой серьезный, что несмотря ни на что, так и тянет подтрунить над ним. Должно быть, сейчас ему чертовски неудобно за сегодняшний спектакль и за то, что между нами произошло.

— Все, — просто отвечает он.

Ну, ничего себе! Умела бы, так и присвистнула бы от удивления. Неужели слова адресованы мне, и сказал их самый лучший на свете парень?! Такой обманчиво холодный с виду, и, вместе с тем, такой горячий, что шрамы от прикосновений его обжигающих рук еще долго не затянутся в сердце?

— Тогда, пожалуй, — я делаю вид, что раздумываю. Скольжу рассеянно рукой по волосам, собирая их у шеи и перебрасывая на плечо, — скажу, что буду сегодня скромной и попрошу всего лишь крохотную звезду с неба и кристальную слезу единорога. Говорят, кто однажды увидит в отражении слезы себя, обретет надежду.

Он фыркает очень многозначительно и почему-то разочарованно. Отвернувшись от окна, спрашивает негромко:

— Шутишь, птичка. А что же звезда?

— Звезда? — я пожимаю плечом, отыскивая его глаза в темноте. — Просто дань несбыточному желанию. Также глупо, как хотеть проглотить солнце. Мечта, не важно, огромная или крохотная. Но ты прав, Илья, я шучу. На самом деле я хочу совсем другого, но у меня вряд ли хватит духу тебе признаться.

— Что же? — мне кажется, или у него перехватывает дыхание? — Что же ты хочешь, птичка? Скажи. Это всего лишь я.

У Люкова такой мягкий, вкрадчивый голос, очень приятный и правильный. Успокаивая, словно приручая, он ласкает мой слух неспешным мужским рокотом, приближаясь, и я признаюсь:

— Больше всего на свете я хочу, чтобы ты лег рядом, хотя это и смущает меня до чертиков в глазах. Без тебя мне не уснуть в этом огромном чужом доме, а мне ужасно хочется спать. Очень! Я уже почти сплю, поэтому завтра буду считать все с нами произошедшее просто сном. А еще, — и это очень серьезно, несмотря на то, что почти тайна, — я благодарна сегодняшнему дню за то, что ты был со мной, и что с тобой ничего не произошло. Я уже не обижаюсь на злой поступок Якова и жалею его за его глупость и за его болезнь. Мне кажется, даже с Ириной и со всеми деньгами Большого Босса он глубоко несчастен и нуждается в тебе как в брате.