Джош подал руку. («Держи крепко, — инструктировал он сам себя. — Уверенно, твердо, надежно».) Затем вытянул Соколова на твердую землю.

— Полегче, док. Я вас держу, — сказал он. И держал. Ученый узнал его, суровое выражение лица русского смягчилось. Хорошо. Чем более расслаблен он будет, тем лучше.

Дом спросил:

— Машина?

Джош кивнул головой в сторону берега: в темноте их ожидала точная копия полицейской машины.

— Все чисто.

Дом кивнул. Но вместо того чтобы высадиться, чтобы Джош мог отвязать лодку и отправить ее вниз по течению, он вынул сигару изо рта и сбросил с нее пепел вдоль киля и на банки. Почему-то Джош представил в этот момент священника, выводящего пальцем крест на лбу прихожанина в Пепельную среду[72].

Соколов нахмурился.

— Что он делает?

Хороший вопрос. Это не по плану.

— Дом?

— У каждого свои ритуалы. У Гейба фляга. У меня это. — Раз, раз, раз. — Это вроде как моя метка.

Под ногой затряслась доска. Джош понял, что нервничает. «Расслабься, — скомандовал он себе. — Мы вписали в план час задержки. Можем позволить себе тридцать секунд». Но все же…

Словно заметив тревогу Джоша, Дом произнес:

— Как-то я совершил ошибку и не стал этого делать. Пришлось расплачиваться. — И тише добавил: — И не только мне.

— Отсюда родился ритуал.

Дом прищурился, бросил на Джоша непонятный взгляд. Быстрый, на долю секунды.

— Можно и так сказать.

Потом он по-кошачьи шустро выпрыгнул из лодки. Вместе они отвязали концы с кнехтов и бросили веревку на борт. Джош уперся каблуком в нос лодки — «Не упади, профессионалы не падают» — и толкнул ее. Клубы тумана закружились возле суденышка, когда оно заскользило вниз по течению.

Они повели Соколова вдоль пристани, по узкой тропинке вдоль реки и свернули в переулок, где Джош припарковал машину между подпорной стеной и закрытыми дверями пустующего склада шерсти. Джош бросил Дому ключи и усадил перебежчика на заднее сиденье.

Дом завел машину и включил передачу.

— Отличная работа, Томс.

Это было приятно.

***

На рассвете Таня бросила машину в нескольких кварталах от посольства.

Всю ночь она ругала себя. Нескончаемый поток приемов и вечеринок утомил ее, из-за него она стала невнимательной — забыла пополнить запас талисманов перед посещением очередного действа. Поленилась. Плохой из нее разведчик. Она подозревала, что Гейб с приятелями что-то задумал, и ей требовалось действовать на опережение, быть готовой ко всему. Как Надя. Вместо этого она истратила все талисманы, что у нее были, еще до отбытия из Лихтенштейнского дворца.

Ей пришлось действовать без магии, обычными путями. Когда она наконец добралась до больницы вслед за скорой, трем сопровождающим и одному участнику конференции уже оказали медицинскую помощь: им обработали раны и ушибы, которые те получили в драке. Но ведь наверняка ранены не только эти четверо? Она сама была в порезах от осколков, хотя рассудка не теряла. Где же остальные? Она проверила все больницы в городе. Этой ночью вызовы поступали в две клиники, но лишь спустя несколько часов после того, как скорые отъехали от дворца. И явно ни один из тех пациентов не присутствовал на вечеринке. Таня была уверена, что ей не нужны ни шестилетняя девочка, ни семидесятипятилетний болгарин с эмфиземой.

Она проверила все больницы, закончив только с рассветом.

Глупо. Прага слишком велика для одной женщины, в городе слишком много мест, где можно спрятать скорую. Или сменить машину. Или укрыть кого-то. (Кого-то, кто не хочет возвращаться домой?)

Но она хотела, ей требовалось, ей отчаянно было нужно отыскать скорую перебежчика. Если она найдет автомобиль, водителя, груз — что угодно, то сможет отчитаться хотя бы о каком-то продвижении дела перед Сашей. Но теперь ей придется предстать перед ним — перед человеком, который проник в ее квартиру, забрал радио ее дедушки, а затем разыграл их с Гейбом, как пешек, когда они пытались вернуть прибор, и оставил ни с чем. Ей придется взглянуть ему в глаза и сообщить о возможной эвакуации перебежчика, которая происходит прямо у них под носом.

Она заметила, что хромает, причем уже давно. Когда она остановилась, чтобы привести себя в порядок, порезы на руках и груди дали о себе знать. Они уже не кровоточили, но продолжали болеть. Ступни ныли после гонки по ледяной мостовой. Несколько раз она едва избежала серьезной травмы. На коленях и плечах расцветали синяки: она несколько раз упала на булыжную мостовую.

Она позвонила заранее. Товарищ Кометский прибыл в штаб КГБ всего на пятнадцать минут позже Тани, несмотря на ранний час. Он обнаружил ее за столом: поставив босую ногу на выдвинутый ящик, она вздрагивала, промывая порезы спиртом и промокая окровавленным полотенцем. Но она знала, что его это не удивит. Она все еще была в платье для приема. Не успела вернуться за пальто. Костюмерная давала ей несколько платьев на выходы, и это было изодрано и испачкано кровью. Полностью испорчено.

— Татьяна Михайловна Морозова. Ну и ночка у тебя выдалась.

Он попробовал тот же легкий тон, который ей пришлось терпеть часами в том неудачном гамбите с радио. Этот же тон он использовал, когда косвенно угрожал убить ее дедушку. Но ранний час и недостаток сна приглушили игривую нотку.

— Да, шеф.

— Хотя бы не промокла.

Она моргнула. «Что?»

— На этот раз вы не падали в реку.

«О».

— О. Нет, не падала.

Она заставила себя встать. От усталости и боли ее пошатывало. Саша это заметил.

— Сядь, сядь. Я настаиваю. Ты ранена. Тебе нужен врач?

Она покачала головой.

— Сегодня я уже была в больнице. Во всех больницах, точнее.

Это его насторожило.

— Ну что ж. Тогда расскажи мне про свою ночь и зачем нужно было звонить мне до пробуждения птиц и пекарей.

Таня покачала головой. Они были одни в штабе КГБ. И все же.

— Здесь нельзя говорить. Лучше пройдем в ваш кабинет.

В защищенное от прослушиваний помещение, иными словами. Если бы она не ждала этого, возможно, и не заметила бы его мгновенный оценивающий взгляд. Но глаза его сверкнули, хоть и на секунду. Лицо — маска, он прошел прямо в свой кабинет и, позвякивая ключами, отпер его. Она последовала за ним.

Он не предложил ей стул, не настоял, чтобы она пощадила свои бедные побитые ноги. Вместо этого он заговорил сразу же, как только закрылась дверь, заперев их в клетке Фарадея.

—