что статья все же была напечатана очень небольшим тиражом в сборнике „Политический дневник“ (возможно, он был машинописный). Несколько номеров его попали за рубеж. Ходили слухи, что это издание для КГБ или „самиздат для начальства“. Еще через несколько лет Рой Медведев заявил, что составитель сборника — он. Но как к нему попала моя статья — до сих пор не знаю».

Публицист и историк Рой Александрович Медведев работал тогда в Научно-исследовательском институт производственного обучения Академии педагогический наук. Будущий член ЦК КПСС, он числился тогда в ряду диссидентов. Он вспоминал: «Э. Генри, с которым я в то время часто встречался и беседовал, рассказал Сахарову о существовании моей работы „К суду истории“. Довольно большая рукопись посвящалась проблемам сталинизма, которую я продолжал обновлять и расширять. Работу я начал еще в конце 1962 г. без всякой конспирации, и ее первые варианты читали даже секретари ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев и Ю. В. Андропов.

Осенью 1966 г. Э. Генри передал мне просьбу А. Д. Сахарова, который хотел прочесть рукопись… Я отправил ему через Э. Генри большую папку с текстом очередного варианта книги „К суду истории“ (около 800 машинописных страниц). Примерно через месяц Э. Генри передал приглашение от академика, а также его адрес и домашний телефон…

Я стал приносить ему материалы своего ежемесячного информационно-аналитического бюллетеня, многие номера которого были изданы позднее за границей в 1972 и 1975 гг. под названием „Политический дневник“.

В № 30 этого самиздатского журнала за март 1967 г. я опубликовал „Диалог между публицистом Эрнстом Генри и ученым А. Д. Сахаровым“ на тему „Мировая наука и мировая политика“. Андрей Дмитриевич узнал о публикации только в 1973 г. после издания первого тома „Политического дневника“ в Амстердаме… Эрнст Генри сделал с рукописи копию и передал мне один экземпляр. Никаких других согласований для использования текста в моем бюллетене не требовалось».

Роя Медведева исключили из партии. Но не трогали. А вот его брата диссидента-биохимика Жореса Медведева в 1970 году поместили в психиатрическую клинику. Еще 29 апреля 1969 года председатель КГБ Юрий Андропов отправил в ЦК предложение об использовании психиатрии для борьбы с диссидентами, после чего появилось секретное Постановление Совета министров. Врачам поручили составить перечень психических заболеваний, диагностирование которых позволяло бы признавать обвиняемых невменяемыми и отправлять их в спецбольницы на принудительное лечение. Условия содержания в таких медицинских учреждениях были столь же суровыми, как и в местах лишения свободы. Принудительные медицинские процедуры — мучительными и унизительными. И выгоднее объявить человека шизофреником, чем судить как врага советской власти.

История Жореса Медведева произвела пугающее впечатление. Александр Евгеньевич Бовин, в ту пору заведующий группой консультантов Отдела ЦК по соцстранам, докладывая генеральному секретарю какую-то бумагу, откровенно сказал Брежневу, что сделана глупость. Леонид Ильич нажал на пульте селектора кнопку и соединился с председателем КГБ Андроповым:

— Это ты дал команду по Медведеву?

Юрий Владимирович Андропов был готов к ответу:

— Нет, это управление перестаралось. Мне уже звонили из Академии наук. Я разберусь.

Жореса Медведева выпустили, а в 1973 году разрешили уехать в Англию. И лишили гражданства, чтобы не думал вернуться.

А к мнению Эрнста Генри многие прислушивались. Даже такой недоверчивый человек, как Александр Исаевич Солженицын. В своей мемуарной книге «Бодался теленок с дубом» он писал: «Я решил пока обратиться — ещё раз и последний раз — в ЦК. Я не член партии, но в это полубожественное учреждение всякий трудящийся волен обращаться с мольбою. Мне передавали, что там даже ждут моего письма, конечно искреннего, то есть раскаянного, умоляющего дать мне случай охаять всего себя прежнего и доказать, что я — „вполне советский человек“.

Сперва я хотел писать письмо в довольно дерзком тоне: что они сами уже не повторят того, что говорили до XX съезда, устыдятся и отрекутся. Э. Генри убедил меня этого не делать: кроме накала отношений такое письмо практически ничего не давало — ни выигрыша времени, ни сосуществования. Я переделал, и упрёк отнесся к литераторам, а не к руководителям партии. В остальном я постарался объясниться делово, но выражаться при этом с независимостью. Вероятно, это не совсем мне удалось: ещё традиции такого тона нет в нашей стране, нелегко ее создать.

Письмо на имя Брежнева было отослано в конце июля [19]66 г. Никакого ответа или отзыва не последовало никогда. Не прекратилась и закрытая читка моих вещей, не ослабела и травля по партийно-инструкторской линии, может призамялась на время. И всё-таки это письмо помогло мне: на сколько-то месяцев замедлить ход всех событий и за это время окончить „Архипелаг“».

Кому-то казалось, что Эрнст Генри исполняет чье-то задание. В реальности он освоил правила аппаратной жизни и пытался найти слова, убедительные для начальства. Иногда получалось.

«Чего же ты хохочешь?»

В конце 1969 года главный редактор «Октября» Всеволод Анисимович Кочетов в трех номерах своего журнала опубликовал свой роман «Чего же ты хочешь?» Публикация романа была воспринята как политическая акция и вызвала обостренную реакцию советского общества.

Взаимоотношения с властью — дело непростое и деликатное.

В писательской среде столкнулись два направления. Поэт Николай Матвеевич Грибачев, которого поощрили золотой звездой Героя Социалистического Труда и вишневым депутатским значком, избрали кандидатом в члены ЦК, с гордостью называл себя и своих однокорытников «автоматчиками партии». Они доказывали, что писать нужно только то, чего ждет начальство. Взамен, разумеется, требовали привилегий и отличий. Другие доказывали, что писатель обязан правдиво отражать действительность.

Грибачеву ответил Борис Николаевич Полевой, тоже Герой Социалистического труда и автор знаменитой «Повести о настоящем человеке» (о потерявшем ноги летчике Герое Советского Союза Алексее Петровиче Маресьеве). Полевой ехидно заметил, что «автоматчиков партии» пора демобилизовать…

«Автоматчиков» еще именовали «лакировщиками действительности».

Никита Сергеевич Хрущев вступился за них:

— Кто же такой лакировщик? Это люди, которые хотели показать деятельность нашей партии, нашего народа под руководством партии, успехи партии, успехи народа. Так мы этих людей должны осуждать?.. Лакировщики — это наши люди. Это люди, преданные партии… Мы считали, что нужно сказать правду, нужно обнажить недостатки, надо на них указать, но указать и пути преодоления этих недостатков.

Хрущев не занимал однозначной позиции, когда речь шла о литературе и искусстве. Тут он был готов прислушиваться и