Оказавшись в лаборатории, Ваганов с удовольствием плюхнулся в кожаное кресло, возле которого стояли компьютеры, энцефалограф и горы прочей выключенной аппаратуры. Ваганов любовно поглаживал кожаные подлокотники кресла, задумчиво качая головой.

— Да-а, а на вид наша сенокосилка совсем невзрачная… — протянул он, кивнув на аппаратуру. — Надо бы отдельное помещение приспособить для данной процедуры.

— Приспособим, Андрей Викторович. Главное, чтобы результаты со следователем были обнадеживающими, — заверил Кузьмин.

— Будут, — хлопнул ладонью по подлокотнику Ваганов. — Вы же не первый день занимаетесь данной тематикой. Этого следователя мы должны отполировать, как бриллиант, чтобы никаких шероховатостей! Так, чтобы Луис Кастилья перед Турецким казался жалким сопливым дилетантом…

— Луис Кастилья? Простите?.. — удивился Кузьмин.

— Это я так, к примеру. Это из истории подобных исполнителей…

Ваганов не стал объяснять Кузьмину, кто такой этот Луис Анжело Кастилья, который в марте 67-го был схвачен по подозрению в покушении на президента Маркоса.

— Ну что ж, Федор Устимович, проделанной работой я пока доволен, но главное впереди. Он уже окончательно «вспомнил», что он Иванов?

— Кажется, нет.

— Никаких «кажется» не должно быть!

— К сожалению, он еще не все запрограммированные подробности усвоил. Но процесс можно ускорить.

— Не надо лишний раз насиловать мозги следователя, его мозги нам нужны здоровыми. Однако устал я от этих перелетов, — сказал Ваганов, зевая. — Нужно бы и отдохнуть, но некогда. Меня на аэродроме ждут.

Он резко поднялся из кресла.

Утром я проснулся от криков в коридоре и звона алюминиевых тарелок. Кто-то там ронял посуду. Я мгновенно открыл глаза. Ощущение было такое, что я вообще не спал.

Однако голова не была тяжелой или дурной, несмотря на то, что снились самые преотвратительные сны. Я был бодр, спокоен и чрезвычайно собран, каким бывал почти всегда в самые ответственные моменты операций по захвату преступников.

Но едва вспомнил, что мне приснилось, в солнечном сплетении вновь сжалось и заныло, как и ночью.

Я мгновенно будто опять оказался в своих ночных кошмарах. Мне снилась карта Советского Союза, которая быстро превращалась в карту Европы, и уже до самых Пиренеев карта из сна была розового, российского цвета. Потом эта розовая карта вдруг вспыхнула с разных сторон синим бесшумным огнем и стала сгорать на моих глазах. Я же, обжигая пальцы, пытался ее расправить, старался загасить огонь, но у меня ничего не вышло — карта сгорела дотла.

Следующий сон, вслед за предыдущим, был не менее тягостным и символичным.

Я был на кладбище, где только холмики — и никаких памятников. Вдруг из одного холмика показывается рука с бриллиантовым колечком на пальце, я узнаю кольцо, оно принадлежит Тане Холод. Но я не протягиваю ей руку, а лишь стою и тихо плачу, вернее, роняю всего одну слезу, которая падает на землю. И тут же на месте упавшей слезы вырастает гипсовый или мраморный — не могу понять — памятник, в фигуре я узнаю Ваганова. Вроде бы это он и не он одновременно. Я пытаюсь выронить еще одну слезу, но слез больше нет. А мне почему-то кажется, что если еще одна моя слеза упадет на постамент памятника Ваганова, то, я уверен, он рассыплется. Но слез нет… Однако памятник сам начинает раскачиваться и трескаться у основания. Я, радостный, пинаю его, и мраморный Ваганов быстро начинает погружаться в песок… А через несколько мгновений снова то же самое кладбище, только без памятников, бюстов, постаментов, надгробных плит — одни песчаные, кое-где поросшие травой холмики.

Что бы это могло значить, ума не приложу. Но думать уже некогда, я слышу, как скрипит железный засов двери.

Как я и предполагал, принесли завтрак; каша, которую держит Сидор Бугримов — фамилия была обозначена у него на кармане робы — лежит на тарелке как-то странно. Я понимаю, что Сидор в коридоре уронил мою тарелку. Но ничего, естественно, не говорю.

Сидор молча ставит тарелку на табурет, прикрепленный к стене, и так же молча удаляется под пристальным взглядом контролера, имени которого я не знаю.

Я ждал, когда меня поведут или повезут показывать «друзьям» Ваганова, но тишина. Вот только меня не пригласили на работу в пошивочную, значит, мне сегодня предстоят какие-то другие дела…

Так оно и оказалось. Ваганов ночью не соврал.

Днем ко мне пришли контролер по кличке Рябой и медсестра, принесшая мой отутюженный костюм, в котором я отправился с Грязновым в Германию.

Я переоделся и через несколько минут уже садился в сопровождении того же Рябого в черную «Волгу» с военными номерами.

Я не задавал вопросов по дороге. Смотрел в окно на зимний загородный пейзаж. Скоро показались строения военного городка, по левую сторону от дороги виднелся бетонный забор, тянувшийся на километры, за ограждением было летное поле военного аэродрома.

Вдоль забора мы ехали километров пять. Наконец, поравнявшись с КПП, «Волга» въехала на территорию аэродрома.

Мы остановились возле небольшого двухэтажного здания. Шофер остался в машине, а меня Рябой, у которого в кармане, я чувствовал, был пистолет, повел к дверям здания. Там меня передали майору и лейтенанту авиации. Рябой остался ждать на диване, листать журналы по авиации, которые ему дал дежурный офицер.

Меня провели по узкому коридору, закончившемуся массивной цельнометаллической дверью, за которой обнаружилась широкая бетонная лестница, ведущая вниз. Но лестница была короткой, всего десять — пятнадцать ступеней.

Спустившись, мы оказались перед раздвигающимися дверями, которые тут же раскрылись, едва майор вставил в замок маленький электронный ключ. Это был лифт.

— Куда меня ведут? — спросил я, как только двери лифта за нами закрылись и я вместе с майором и лейтенантом стал быстро падать вниз, под землю.

— Увидите, — коротко ответил майор.

— А точнее? Все это напоминает бункер Гитлера, — решил пошутить я.

Но майор не собирался подхватывать юмор.

— Вы разве были в бункере Гитлера? — спросил он совершенно серьезно.

— Нет, но, по моим представлениям, именно таким он и должен быть.

— За сорок с лишним лет после войны командные пункты очень изменились. Гитлер сейчас мог бы позавидовать любому нашему бункеру.

— Значит, мы спускаемся в командный пункт?

Майор промолчал, лишь сверкнул на меня глазами. Выйдя из лифта, мы прошли через узкий коридор с бетонными стенами; меня попросили подождать в маленькой квадратной комнате без мебели, под присмотром двух прапорщиков.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Я старался разговориться с прапорами, но те словно воды в рот набрали и на мои вопросы лишь неизменно отрицательно покачивали головами, тем самым показывая, что я от них ничего не добьюсь.