Аленка ничего не поняла. Кроме одного: страшная бессмертная волчица хочет убить всех, кто ей дорог. И её, Аленку — тоже.

— Как же тебя зовут? — наивно спросила она.

Он понял, оглянулся.

— Люди, жившие раньше, называли меня по-разному. Например, Собачьим богом. Твои далёкие предки когда-то называли меня Волхом. А в древнем городе, который называется Рим — Луперкасом. А еще раньше, в стране пирамид и песков, у меня было еще одно имя — Саб.

— А почему тебе не позволили судить мёртвых? — снова спросила Аленка.

— Богам показалось, что я сужу слишком пристрастно. Я жалел грешные души, и всегда прощал то, что можно простить. А иногда и то, что боги не должны прощать.

Они прошли уже несколько переулков и свернули к заколоченному дому.

Дом до окон был заметен снегом, сугробы почти скрывали забор и калитку.

Аленка сразу же узнала этот дом. Но ничего не сказала.

Бракин и Уморин вышли в переулок с одной стороны, Наташка — с другой. Она разглядела их и узнала. Она все поняла.

И Бракин тоже понял всё.

— Запомни, — дрожащим голосом быстро сказал он Уморину. — Это — не Наташка. Это мертвец. Она мёртвая. Ею движет Ка.

На углу Корейского и Керепетского, возле колонки, он остановился, тяжело дыша. Впереди, в молочном тумане, бесшумно скользя над дорогой, стремительно летел Ка. Позади был дом Аленки, и немного дальше по переулку — Андрея.

Бракин лихорадочно придумывал, чем можно остановить Ка. Он вытащил пистолет, приказал Уморину встать в тень, за угол; присел, чтобы стать незаметнее. Но он знал, что пули Ка не страшны.

Уморин, увидев оружие, окончательно перепугался и без слов нырнул в тень за водоразборную колонку.

— Слышь! — шепнул он. — Так если она мёртвая, как тот, — её ж только топором можно.

— А у тебя есть топор? — быстро и злобно спросил Бракин.

Уморин замолчал, потом нагнулся над колонкой, что-то соображая.

Наташка вылетела прямо на линию огня, и Бракин аккуратно всадил в неё всю обойму — в живот, в голову, в ноги. Выстрелы гулко разнеслись над переулками.

Наташка словно наткнулась на невидимое препятствие. Её даже отбросило выстрелами, но она устояла на ногах.

— Хорошо стреляешь, касатик! — с цыганским акцентом крикнула она.

Бракин лихорадочно вставлял новую обойму. Если изрешетить ей ноги, перебив все кости, может быть…

Но он не успел. Она приблизилась бесшумно и почти мгновенно, глаза горели на тёмном красивом лице, а руки со скрюченными пальцами вытянулись вперёд, потянулись к Бракину.

— А ну, отползай! — не своим голосом вдруг крикнул Уморин.

Падая на спину, Бракин уже ничего не соображал. Но все же попытался отползти.

Потом позади него что-то звякнуло, фыркнуло, заплескалось, и зашумело.

Бракин ошалело обернулся и вытаращил глаза. Уморин поднял метровый резиновый шланг, присоединенный кем-то к водокачке, чтобы удобнее было наполнять бочки. И из этого шланга вовсю поливал Наташку. Брызги полетели во все стороны, замерзая на лету.

Сначала Наташка крутилась на месте, увёртываясь от бившей в нее сильной струи воды, которая схватывалась льдом почти на глазах. Потом её сшибло напором. Она даже не смогла откатиться: вода накрепко припаяла её к дороге. Она еще шевелилась, ломая наросты льда, но лед становился все толще, и через некоторое время на дороге остался лежать огромный комок оплывшего льда, внутри которого чернела изломанная фигура.

Уморин отпустил рычаг. Он чуть ли не с ног до головы тоже был покрыт ледяной коркой. И, отбивая лед, весело похрустывал, приплясывая на месте.

— Теперь, значит, не встанет, — удовлетворенно сказал он.

— Видимо, до весны, — мрачно буркнул Бракин, поднимаясь на трясущихся от слабости ногах.

Саб прошел вдоль забора подальше от ворот. Оглянулся на Аленку, присел.

— Садись мне на плечи. Держись крепко. И ничего не бойся.

Аленка не без труда взгромоздилась на мощные покатые плечи, покрытые густым серебристым волосом. Свесила ноги, шёпотом спросила:

— А держаться — за голову?

Саб не ответил. Аленка зажмурилась и обхватила рукой косматую голову, с ужасом ожидая, что сейчас нащупает страшную звериную морду. Но под руками была мягкая шерсть, и она крепко ухватилась за то, что показалось ей лбом.

Внезапно переулок отскочил вниз и у Аленки захватило дух. Она зажмурилась крепко-крепко, как могла. А когда открыла глаза, увидела: они были на крыше деревянной пристройки к дому. Вокруг всё было заметено снегом, и теперь она уже не смогла бы найти могилу с телом несчастного Джульки.

— Я спрячу вас на чердаке, — сказал Саб.

И снова подпрыгнул. Аленка не успела зажмуриться, — только моргнула: они оказались на крыльце, перед дверью, заколоченной досками крест-накрест.

— А как же… — начала она и замолкла.

Она хотела спросить: «А как же мы попадем на чердак?». Но не успела: они уже были на чердаке.

Здесь было темно, мрачно, но пахло не мышами и пауками, а морозом и снегом.

В чердачное окошко заглядывал месяц, и, кажется, одобрительно кивал.

Саб медленно опустился на корточки, Аленка съехала с пушистой спины.

Саб уложил Тарзана.

— Здесь есть дверца, но она закрыта на замок и заколочена досками, — сказал Саб. — Здесь вы в безопасности. Но помни, что бы ты ни увидела, ни услышала, — сиди тихо, как мышь, и не выдавай себя. Поняла?

Аленка, сидевшая на корточках перед Тарзаном, кивнула.

Саб пододвинул ей какой-то узел со старым тряпьем.

— Садись здесь. Следи только за Тарзаном. Скажи ему, чтобы он молчал.

Саб повернулся — и исчез.

Прошло совсем немного времени, а Аленка уже замерзла. Она совала ручки за пазуху, втягивала голову в плечи, но это плохо помогало. Холод пробирался под капюшон пуховика, щипал уши. Холод крепко впился в пальцы и не отпускал их.

«Как бульдог», — подумала Аленка.

Пол на чердаке был засыпан тонким слоем снега. Но у окна, у дверцы и вдоль стен снег лежал волнами.

Аленка встала, походила. Снег поскрипывал под ногами.

Над головой были балки, с которых бахромой свешивалась изморось, похожая на причудливо изорванные тряпки.

Аленка дошла до окна, выглянула. Отсюда был виден кусочек двора и соседний дом, а дальше — белые крыши, печные трубы, и черное-черное небо, в котором ярко горел месяц.

Позади обиженно тявкнул Тарзан.