В общем и целом неспособность мусульман бороться с подоб ными проблемами лежала в особенности мышления, свои ми корнями уходившего в ислам. Она порождалась устойчивой, слепой к реалиям сегодняшнего дня иллюзией относительно незыблемого превосходства исламской цивилизации и нежеланием признать подлинное значение для Османской державы, ныне в процессе упадка, новой цивилизации на быстро продвигающемся вперед Западе. Это было также следствием фатализма. Мусульманская система образования порождала дух жесткой приверженности традиции, основанной на вере в то, что Божья воля осуществится независимо от любого человеческого вмешательства, которое могло бы изменить ход событий. Поэтому не только янычары и гильдии, но и сама улема в реакционном духе противилась радикальным переменам, чтобы сохранить свои законные интересы в сложившемся военном и экономическом устройстве. К началу XVIII века — был ли это знак того, что Бог отдал Свое предпочтение христианству вместо ислама, или нет — у турок все начало разваливаться. В Османской империи появилась гниль, причем как раз в то время, когда жизненная сила новой Русской империи активно нарастала.

Тем не менее старая ткань еще не сгнила окончательно. Помимо сохранения ислама в качестве позитивной духовной силы для империи, сама жесткость ее государственных институтов придавала ей, при всех злоупотреблениях и коррупции, некую упорную способность к выживанию, со спорадическими периодами оздоровления. Трупное окоченение еще ожидало впереди. В старом турке еще теплилась жизнь. Султан больше не правил. Но среди тех, кто правил вместо него, еще существовало достаточно адекватного «управляющего материала» на разных уровнях, чтобы поддерживать традиционную машину государства. Он включал в себя новый тип элиты — людей пера, а не меча. Скорее эфенди, чем паши или беи, они были классом, отличавшимся от бюрократов прошлого тем, что большинство из них не были обращенными в ислам христианами старой дворцовой школы, но мусульманами во втором и третьем поколениях. Но тем не менее продолжали использовать греков и других христиан на второстепенных должностях.

Затишье между штормами, как во внутренних, так и в иностранных делах, наступило после подписания Карловицкого договора. Внутри страны Кепрюлю Хусейн, образованный, живущий интересами общества великий визирь, справедливо прославившийся как Кепрюлю Мудрый, тогда как его предшественники были соответственно Кепрюлю Жестоким, Кепрюлю Политиком и Кепрюлю Добродетельным, полностью использовал преимущества этого периода, чтобы и дальше проводить политику внутренних реформ, особенно в административной области, необходимость которой он, один из немногих проницательных управленцев, видел совершенно отчетливо. Он взялся за реформы в имперских финансах, законодательстве, центрах образования. В вооруженных силах он произвел проверку списков личного состава янычар, уделив особое внимание порядку и дисциплине среди них, обеспечивая более совершенное оснащение армии и флота, строя новые казармы и приводя в порядок оборону границ империи. Как это делали Мехмед Завоеватель и другие великие султаны прошлого, Хусейн выполнял либо за свой счет, либо за счет государства такие общественно полезные работы, как прокладка каналов, строительство мостов, акведуков, мечетей, школ и рынков. Больше всего он ратовал за обеспечение благосостояния христианских общин, которое в то время зачастую было плачевным. Жителям Сербии и венгерской пограничной провинции Темешвар было дано годовое освобождение от уплаты подоходного налога; по всей Румелии великий визирь уменьшил высокий процент штрафов по долгам райя; в Сирии он гарантировал свободу пользования пастбищами для стад.

Такие меры по обеспечению лояльности крестьян, среди которых преобладали христиане, были тем более своевременными, поскольку Петр Великий в своих планах относительно Османской империи стремился не только к территориальной экспансии за ее счет, но и к ее внутреннему развалу. Он жаждал приобрести влияние на христианские меньшинства. На протяжении длительного периода времени русская церковь претендовала, как в мирском, так и в духовном аспекте, на роль ортодоксального защитника христианской веры, привлекая под свое влияние тех людей в других странах, которые разделяли ее вероучение. Греки в первую очередь, поскольку многие из них были славянами по крови, и все — христианами, не доверяющими в религиозных вопросах латинянам, начали рассматривать русских как потенциальных освободителей и приветствовали русских агентов в своей среде. Петр Великий теперь следовал к этой долгосрочной цели с помощью пропаганды, обещаний финансовой поддержки и тайного подстрекательства османских христиан сбросить иго «неверных». В различных христианских провинциях на русского царя работали влиятельные агенты непосредственно в самом церковном истеблишменте. Видную роль среди них играл Досифей, патриарх Иерусалима.

На Балканах церковные деятели скорее склонялись к тому, чтобы искать покровительства русских против католиков-австрийцев, стремившихся обратить их из ортодоксальной в свою собственную веру, чем против турок-мусульман, которые никого не желали обращать. Они просили Москву о спасении «от папистов и иезуитов, которые настроены против ортодоксии сильнее, чем против турок и евреев». В действительности Петр Великий, хотя и был готов в подходящее время предстать в роли защитника ортодоксального христианства против «неверных», был слишком осмотрительным сувереном, чтобы проявлять в этом деле поспешность. Его ближайшей стратегической целью в это время было утверждение России на Черном море в качестве силы, с которой нельзя не считаться.

Сама Османская империя с преобладающими теперь в диване мирными настроениями имела более простые, чем раньше, отношения с христианским Западом. Эти отношения были скреплены, через шесть месяцев после Карловицкого договора, его ратификацией в Стамбуле, с роскошными церемониями в присутствии султана. Это создало дружественную атмосферу и сопровождалось обменом послами между Портой и ее бывшими противниками в Европе, причем на более надежных условиях, чем раньше. С начала XVIII века османские дипломаты, которые до этого совершали только короткие и спорадические наезды в несколько «своих» иностранных столиц, стали в некоторых странах активно знакомиться с цивилизацией и культурой Запада, приобретать понимание его методов управления и политических принципов.

Новым османским посланником в Австрийской империи был некий Ибрагим-паша, заслуженный генерал, который сражался во время осады Вены вместе с Кара Мустафой. Он торжественно въехал в Вену с впечатляющим грузом украшенных драгоценными камнями подарков для императора, включая покрытый атласом шатер, похожий на шатры султана, шесты которого были увенчаны золотыми набалдашниками. Император преподнес султану в подарок сокровищницу серебра, искусственный фонтан и другие изящные произведения венского искусства. В Стамбуле австрийский посол на банкете перед аудиенцией у султана был удостоен особой чести — ему подали жареную рыбу из Босфора. Подобный деликатес не подавали посланникам более низкого статуса, в число которых входил представитель Польши.

Вскоре после этого туда прибыл новый посол Англии, сэр Роберт Саттон, сменивший лорда Пейджета, который вместе с голландским представителем выполнял функции посредника и содействовал заключению Карловицкого мира. За заслуги его страны в деле достижения мира султан тепло приветствовал Саттона. В то же время его отношение к России было далеко от дружественного. Петр Великий отказался подписать Карловицкий договор, согласившись только на двухлетнее перемирие, и теперь договор требовал возобновления. Русский посланник, которому была поручена эта миссия, вызвал удивление и беспокойство своим прибытием в Стамбул на борту военного корабля, построенного на новых царских верфях, в полном боевом снаряжении. Корабль произвел салют из всех своих сорока пушек и позже повторил канонаду во время празднования одного из русских праздников. Он как бы залпами подавал сигнал к прибытию остального русского флота.