Прошло еще две недели и отношение хозяина к ним резко изменилось. Теперь уже не снимал с пленных деревянные колодки, надеваемые раньше только ночью. В них они должны были и работать. Вскоре кожа на ногах стерлась, полопалась и покрылась язвами. Едигир листьями целебной травы лечил Федора и себя, обкладывая больные места мягкой зеленью. Это помогало, но ненадолго и они оба с трудом передвигались, едва волоча ноги.

Наконец, однажды утром за Мусой пришел стражник и, судя по тому, с каким почтением старик разговаривал с ним, можно было догадаться, что посланец тот, если не от самого хана, то от какого-то визиря. Муса облачился в новый халат, напялил на голову расшитую бисером тюбетейку и надолго ушел. Вернулся он веселый и велел слуге освободить Федора Барятинского от колодок. Его ввели в дом Мусы и, почтительно кланяясь, старик сообщил, что за него уплачено сполна и он свободен. Во дворе его поджидал Андрей Клобуков, а на улице стояла крытая повозка с русским возницей. Но Федор растерянно спросил:

— А почему я один свободен? Ведь должны выкупить нас обоих, как же Василий?

Клобуков смущенно пожал плечами и ответил:

— Я же передавал, что денег хватило только за одного уплатить. Уж больно высокую цену татары за тебя заломили, когда узнали, чей ты сын.

Слезы едва не брызнули из глаз Барятинского и он, сдерживая себя, проговорил, с трудом подбирая слова:

— Нет, один я не поеду. Останусь, пока не пришлют выкуп и за Василия…

Муса радостно закивал, затараторил:

— Правильно говоришь, оставайся, живи у меня, кормить буду, как мурзу, девка тебе купим красивую, ходить будешь, куда захочешь. Работать не надо. Спи. Отдыхай.

Федор вышел во двор и увидел стоявшего возле стены Едигира, бросился к нему.

— Как же так, Василий? Меня выкупили, а ты, а ты… — И уже не в силах сдержать себя, припал к тому на грудь и заплакал, по-детски всхлипывая и взмахивая руками.

— Успокойся, Федор. Я сильный, выдержу. Вернешься в Москву, сможешь найти денег, вытащишь меня отсюда. А нет, и так не пропаду. Сбегу. — Добавил он шепотом. — А ты, если встретишь в Москве девушку по имени Евдокия, что меня будет разыскивать, побереги ее. Пусть дождется, — и он дружески похлопал товарища по плечу.

Всю зиму прожил Едигир в доме старого Мусы. Тот, ожидая столь же щедрого выкупа и за второго пленного, не загружал его работой, Едигир подолгу сидел в одиночестве на крыше, поглядывая на полусонный городок. Весной, сбив ночью с ног колодки, попробовал сбежать, но его схватили на третий день уже высоко в горах. Он повторил попытку еще через месяц и опять был пойман. Старик приказал слугам после жестокого наказания кнутом приковать пленного к стене. Не было уже речи ни о какой охоте, женитьбе на дочери старика, а под конец лета разуверившись, что он получит за пленного выкуп, Муса продал того богатому мурзе, который, оглядев богатырскую фигуру невольника, взял его в число своих нукеров и увез далеко в горы в дальний улус.

Но и там недолго пришлось пробыть Едигиру, и едва пригрело солнце, мурза со своим отрядом спустился с гор и повел их в набег на табуны ногайцев, кочующих в низовьях Волги. В короткой стычке мурза был убит, а всех нукеров, числом в двадцать человек, взяли в плен и тут же продали опять крымскому хану. Там быстро разобрались, кто пленники, подручных мурзы отпустили по домам, а Едигира включили в число невольников, идущих с войском турецкого паши на войну с запорожскими казаками. Они должны были тащить тяжелые пушки, подгонять волов, наводить переправы и заниматься другой черной работой. Многие умирали от болезней, от бескормицы, от непрестанной жары. Вскоре они услышали приказ, что турецкий султан решил соединить меж собой две реки — Волгу и Дон — большим каналом, называемым ермаком. Всем пленным выдали кирки, лопаты, мотыги и отправили на рытье ермака.

Работали с утра и до позднего вечера, прорывая в степи длинную, узкую канаву, которая должна была со временем наполниться водой для того, чтобы турки смогли беспрепятственно перетаскивать свои тяжелые суда из одной реки в другую. Каждый день на берегу хоронили то одного, то другого пленного.

Едигир часто размышлял о побеге, но представив, как будет пробираться по безжизненной степи без пищи и оружия, отбрасывал эту мысль. Однажды утром к ним прискакал на взмыленной лошади гонец и, прокричав охранникам, что сюда приближается казачий разъезд, умчался дальше. Те бросились в небольшой лесок, видневшийся неподалеку, забыв о пленных. Но невольники, получив на какое-то время свободу, бессильно опустились на землю не в состоянии сделать даже шага, чтобы скрыться. Едигир проковылял несколько шагов, с трудом забрался на небольшой пологий холмик, всматриваясь вдаль. Вскоре в степи появилось облачко пыли, оно разрасталось и, наконец, показались всадники числом около сотни. Они подъехали к пленным, с удивлением уставились на выкопанную ими теряющуюся вдали канаву и сидевший на гнедом жеребце с длинными усами, свисающими ниже подбородка, ратник спросил:

— Чи тут робите, хлопче? Едигир устало махнул рукой и едва слышно произнес:

— Ермак роем…

— Как, говоришь? — переспросил усатый. Едигир повторил.

— Добре, добре, — кивнул тот и огляделся, — значит, вы ермаки будете. А турки где?

— Сбежали, — ответил Едигир.

К ним начали подходить остальные пленные, вглядывались в воинов, выспрашивая, кто они и откуда. Те назвались казаками, направленными в разведку и случайно попавшими к месту их работ.

— Я так думаю, — проговорил один из казаков, — сматываться вам надо, пока турки всей оравой не нагрянули. Только лошадей свободных у нас нет. Но у кого сил хватит, пусть за стремя держится и рядом бежит, а уж остальные нас пусть простят да попрячутся, где смогут. Авось, отобьем не сегодня, так завтра. С нами сам батько Миша Черкашенин идет. А он, что татар, что турок, ой, как любит! Обязательно побьет!

Часть пленных последовала совету и, ухватившись за стремена, побежали рядом с лошадьми, тяжело дыша и утирая струившийся пот. Едигир бежал одним из первых рядом с невысоким серым мерином, косившийся на него и часто хлеставший длинным хвостом по лицу, показывая, как не приятен ему случайный попутчик, прицепившийся с боку. Казак, ехавший верхом, посмеивался:

— Ишь, ты, ермачонок, шибче моего Карьки бежишь, еще и перегонишь, — но Едигир не слышал его. В голове стоял непрерывный звон и он боялся, что упадет, отстанет от казачьей сотни и его опять схватят, отправят на ненавистный канал. Он несколько раз обернулся, отметив, что все меньше и меньше остается бывших его товарищей, решивших бежать рядом с лошадьми. Видели это и казаки, но не могли ничем помочь, поскольку им еще предстояла жестокая сеча, и они должны были сохранить коней, не уморить их.

— Нам еще батька накрутит хвоста за то, что с вами связались, — как бы оправдывался казак, за которым бежал Едигир, — он у нас шибко строгий и чужих не любит. Кто вас знает, кто вы такие? Кто поручится?

Наконец, вдалеке показались казачьи сотни, ожидающие высланную разведку. Тогда Едигир понял, что спасен и отпустил стремя, падая на землю, широко раскинув руки, уже не обращая внимания на бешено бьющееся сердце. Перед глазами плыли разноцветные круги. Он, лежа на спине, поглядел в небо и увидел там черную точку высоко парящей птицы и на какое-то время забылся. В себя он пришел от раздавшегося рядом голоса: