– Женатый уже я один раз, хватит. Да и что тебе – слаще потом станет, что ли?

Прилетев в Туру, Чугунов первым делом забежал в магазин, набрал сухого вина и водки, столько, сколько вошло в его необъятный портфель, словно не к женщине в гости шёл, а пирушку с целой компанией гуляк затевал.

Возле её дома Григорий почуял неладное: на высоких мачтах через весь двор была натянута антенна. Калитка оказалась закрытой.

«Уж не Венька ли Поротов тут окопался? – шевельнулась догадка. – Вот пёс! Не поленился радиостанцию перетащить, и ведь ни звука мне!» На какой-то момент у Григория появилось сомнение: стоит ли заходить в дом? Место занято! Что скажет Венька?

Они были малознакомы. Поротов приблудился в экспедицию зимой, когда Чугунов был в отпуске. Радист экспедиции был нужен, его приняли и вскоре отправили в Туру. Радиостанцию он принял не у Чугунова, а у старшего экспедиционного радиста, по документам. Чугунову приходилось держать с ним связь: дважды в неделю – обязательно, в остальные дни Венька лишь следил за работой радиста базы партии с экспедицией и связывался по мере надобности. Работал на ключе Поротов неплохо, но Чугунов его почему-то сразу невзлюбил. Может, из-за того, что Венька не соблюдал время выхода в эфир. То опоздает, то вылезет на несколько минут раньше. Уж в чём в чём, а в своём деле бывший моряк Чугунов порядок любил. И всё-таки тот, с кем обмениваешься в эфире радиограммами, пусть короткими, деловито-сухими, как зачерствелая корка хлеба, становится постепенно больше, чем знакомым, становится своим, близким человеком. Неважно, что ты его почему-то недолюбливаешь, ведь и среди кровных братьев, случается, нет любви.

«Э! – хлопнул себя по лбу Григорий. – Пусть думает, что я к нему пришёл. Где наша не пропадала!»

Чугунов вспомнил про задвижку, просунул ладонь в щель, открыл калитку и вошёл во двор.

Венька Поротов оказался не дурак выпить. Так что содержимое чугуновского портфеля оказалось кстати. Нинка подавала на стол оленину с деликатесом – жареной картошкой: всё-таки Тура – столица Эвенкии, и снабжение здесь получше, чем в отдалённых посёлках. Мужики обильно ели, и хмель их почти не брал. Венька рассказывал про рыбалку, про то, как четыре дня назад завалил он вот этого оленя, как привёз его на вертолёте и уговорил пилота сесть почти у самого дома, благо точных границ аэродромного поля здесь никто не устанавливал. Восхищался естественным холодильником: неподалёку в склоне горы была пробита когда-то штольня в виде туннеля, от вечной мерзлоты стенки её покрылись льдом – и пожалуйста! У него с завскладом блат, тот разрешил Веньке хранить мясо в любом количестве.

Чугунову все эти новости были давно известны, он делал вид, что слушает, а сам был занят мыслями о Нинке. Он увидел её смятение, когда переступил порог дома. И хоть она тотчас же справилась с собой, улыбнулась и позвала из комнаты Поротова, Чугунов стал на что-то надеяться. Надо было споить этого самодовольного индюка и тогда… Старая любовь не ржавеет.

Так, овладев однажды территорией соседнего государства, завоеватель начинает считать её своей; даже после того, как его выпнут из чужих земель, он не расстаётся со своим заблуждением и втайне надеется вернуться; ему кажется: коли удалось захватить чужое прежде, то, значит, появилось право повторить это и в будущем.

Трудно сказать, кто кем овладевает, когда речь идёт о мужчине и женщине, но общность территории на определённом этапе отношений создаёт то же ощущение возможности вернуться, даже после того, как произошёл разрыв и место оказывается занято другим.

Когда Нинка в очередной раз наполнила тарелку горячим мясом и оказалась рядом с Чугуновым, он незаметно для Веньки обхватил её пониже талии. Она отвела его руку. Его это не смутило, лишь больше раззадорило. Нинкины щёки порозовели от вина, глаза поблёскивали. Хмель, бродивший в голове Григория, делал её ещё привлекательней. Грех не взять крепость, однажды покорённую и готовую к капитуляции!

Но сперва надо свалить под стол её защитника. И Чугунов открывал очередную бутылку. Заподозрил Венька что-то или просто он был мужик компанейский, но из своего стакана выпивал не прежде, чем это делал гость. Григорий не пропускал очереди, надеясь на свой железный организм; выпив, немедленно наполнял стаканы снова.

Извечная борьба в сезон любви, которая идёт среди животных за право продолжить род, необходима. Природа так распорядилась. От победителя следует ждать наиболее жизнеспособного потомства. И человек хоть и далеко ушёл от зверя, но от своей природы не ушёл и, случается, доказывает право сильного на любовь. Только у людей нет сезона, вернее, межсезонья в любви. И соперничество идёт порой незаметно, может, потому оно принимает иногда такие формы, которые природа-мать предвидеть не могла.

Не ловкость, не физическую силу, не ум и характер демонстрировали двое за столом – шло испытание алкоголем. Будто бы наследнику, явись он на свет от брака победителя с предметом их притязаний, больше всего понадобится в жизни это вот умение поглощать спиртное в неограниченных дозах. А всё остальное, добытое человечеством на путях эволюции, не важно.

Ушёл в прошлое длинный майский день, надвинулась ночь, поединок продолжался. Нинка, отяжелев от усталости и канители ночной уже попойки, ушла спать, а Венька не падал. Беседа мужиков, больше похожая на бред умалишенных, не прерывалась, не прерывалось питиё, сдабриваемое сладковатым оленьим мясом. Когда в очередной раз тарелка опустела, Поротов встал, покачался, шагнул к плите, сгрёб кастрюлю и брякнул её на стол. Она отозвалась коротким дребезжащим звуком – кастрюля была пуста. Венька почти всунул в неё свою лысину, но ничего не разглядел, заслонив свет головой. Тогда он запустил в неё руку, поскрёб там, но безуспешно.

– Н-ничего нет, – продемонстрировал он Григорию измазанную ладонь. – По диким степям Забайкалья…

Замолк, тупо посмотрел Чугунову в лицо, опять промычал те же слова песни.

– Выпьем?

Чугунов согласно мотнул головой, но тут Венька вспомнил:

– Б-бум есть рас-колотку? У м-ня рыба… Пшли!

Обнявшись, вышли в сени. У холодной стены Венька, встав на колени, нащупал на полу ручку, потянул на себя. Под дощатым полом в земле обнаружился врытый железный ящик, наполненный на две трети крупной мороженой рыбой. Ночь, свет, падающий из открытой настежь двери, бревенчатая стена, круглый лысый человек, стоящий на коленях перед погребком, замороженные рыбьи глаза, чешуя с переливающимися на ней кристалликами изморози – всё смешалось в забытый фантастический сон, когда страх, как мороз, начинает постепенно пробирать тело, хочется крикнуть и бежать, а ноги окаменели и не идут, и голоса нет.

Венька ухватил рыбину обеими руками, голова его оказалась ниже туловища, он елозил локтями по заиндевевшим рыбьим тушкам и никак не мог подняться. Хрипы его напоминали последние вздохи умирающего человека, гибнущего под чьими-то жёсткими пальцами. Пьяный Чугунов с ужасом понимал безнадёжность Венькиных попыток выбраться из ямы вот так – кормой вперёд; мысль о том, что можно вылезти как-то иначе, не приходила в голову ни тому, ни другому. Наконец из горла Поротова вырвался членораздельный мат, наваждение спало – Чугунов сообразил, что может помочь, ухватил двумя руками Веньку за штаны и рванул изо всех сил. Рывок оказался чересчур сильным, стена глухо отозвалась на удар головой. На какое-то время Венька отключился. Чугунов потащил его к двери. У порога тот очнулся, сказал: