Внезапно дверь отворилась, и к ним заглянул Ульберт. Окинув понимающим взглядом обоих, он тут же достал фляжку с медовухой, чем обрадовал старика.

— Не пойму я этого свея, — бормотал венед, жадно схватив фляжку. — Он даже щедрей Болеслава, а тот любит дружинни­ков побольше... — и тут старик осекся, покосившись на Ульберта. Не сболтнуть бы чего лишнего? Ведь свей хорошо говорит по-здешнему, он-то все смекает. Старик приложился к фляжке, справедливо рассудив, что лучше пить, чем говорить.

— Ночью будь готов, — сказал Ульберт по-норвежски Ола­фу, при этом сохраняя беспечное выражение лица. Он уже не раз проверял этого венеда: тот не понимал язык норгов.

— Ты все продумал? — спросил Олаф, отвернувшись к окну. Его не покидала тревожная мысль о том, что это могла быть ловушка? Но как узнать? Теперь и он оказался в положении свея, хотя и не догадывался об истинных намерениях своего нового друга. Но кому-то ведь надо верить, если хочешь вы­жить и выбраться отсюда.

— Вернее не бывает, — усмехнулся Ульберт каким-то своим мыслям.

— Ты, свей, удивляешь меня, — в пьяном задоре выгово­рил старик. — А правду ли говорят, что ты — родственник упсальского конунга?

— Кто же это тебе сказал?

Они говорили по-венедски, и Олаф с некоторым напряжени­ем следил за их разговором, ожидая подвоха. Вообще странная троица собралась здесь, угощаясь медовухой. Сильно хмельной старый дружинник, который не понимал сути скрытого диалога между двумя норманнами. Ульберт, объявленный вне закона у себя на родине за убийство знатного свея, прошедший дорогой лишений и утрат, участник нескольких морских сражений, наем­ник, не лишенный чести, но способный к вероломным поступкам, если от этого зависит его жизнь. И молодой Олаф, не знавший отца и матери, в меру честолюбивый и отчаянный, и всегда пытавшийся понять смысл происходящего вокруг него...

— Кто мне сказал? — удивился старик. — Кто же мне мог оказать кроме самой жены короля Упсалы, норманн? — он пьяно захохотал в восторге от своей грубой шутки. Но внезапно голова его свесилась и упала на деревянный стол. Он еще что- то бормотал, но уже ничего не соображал и вскоре замолк.

Ульберт наблюдал за ним с усмешкой.

— Как мы уйдем отсюда? — спросил Олаф, глянув искоса на свея.

— Меня будет ждать корабль. Недалеко отсюда, утром мы должны попасть на него, а если...

— Что? — напрягся Олаф.

— Если не успеем, то отправимся к Свентовиту или еще к какому-нибудь местному богу, — мрачно пошутил Ульберт, вспомнив о капище в Упсале, на алтаре которого приносились многочисленные жертвы. Венеды могут поступить с ними по- другому, но в одном можно не сомневаться: Болеслав сделает все, чтобы смерть их была мучительной.

— Чей это корабль? — продолжал допытываться Олаф, в котором Хафтур сумел воспитать чувство недоверия ко всему непознанному и неясному.

— Ты слишком много хочешь знать, приемный сын ярла Стейнара. Какая тебе разница?

— Если ты мне этого не откроешь — считай, мы не дого­ворились, — твердо сказал Олаф.

— Хочешь умереть здесь? — в глазах свея блеснули огоньки ярости.

— Смерть придет к каждому из нас. Но лишь Вердари известно — когда?

— Это корабль руян, — неохотно уступил Ульберт, — жи­телей острова Рюген. Я заплатил им золотом.

— Зачем же им ждать тебя? — развеселился Олаф.

— Они жадны... — пожал плечами Ульберт. — Хотят по­лучить больше. В этом они похожи на твоего сводного брата Рагнара. Только безумец мог отправиться за дочерью князя Людовита.

— Кто же знал? Ты ведь ничего не сказал, когда пришел к нам в Хвити-фьорд?

— Сыну ярла не пристало бегать за какой-то девкой, будь она хоть королева, — от Ульберта не укрылась насмешка Ола­фа. — Что, у него не хватало девушек?

— Я не следил за девушками Рагнара. А насчет королевы... — Олаф задумался. — Здесь ты неправ. Я бы отправился на край света, если бы меня полюбила королева.

— Ягмира никого не любит.

В этот момент длинноусый венед захрипел во сне. Олаф бросил на него сочувствующий взгляд.

— Что будет с ним? — он кивнул на старика.

— Догадайся сам, — хмыкнул Ульберт.

Сомнений быть не могло. Олаф должен убить своего сторожа, но... что-то шевельнулось в душе молодого викинга, что-то, похожее на жалость. Его с детства учили, что викинг не должен знать жалости к своим врагам. Но этот старик, который долгими вечерами изливал ему душу, рассказывал о своей прошлой жизни, где было немало горя... он враг?

— О чем задумался? — прищурился Ульберт.

Этот норманн беспокоил его, даже больше, чем следовало.

Почему князь сохранил ему жизнь? Вспомнился странный раз­говор с Людовитом, который интересовался прошлой жизнью Олафа: кто он, что он, почему носит необычный амулет?..

Ульберт догадывался, что все это неспроста. Но князь не выдавал своей тайны, разве что... Амулет? Все дело в амуле­те! Один из близнецов был увлечен магией, правда, сейчас свей не знал наверняка, кто из братьев остался жив, поэтому мог лишь гадать. Но туманные откровения Калеба, намеки, в которых можно было распознать стремление постичь тайны колдовства... Ульберт давно понял, что советник занимается черной магией и он именно тот человек, который направляет князя. Он же указал на Олафа. Наверняка.

— Я ни о чем не думаю, — резко бросил юноша.

— А, может, ты боишься?

Олаф вскочил со скамьи, руки сами потянулись к шее Ульберта. Тот побледнел, выхватив нож.

— Спокойно, Олаф, спокойно, береги силы. Они тебе еще пригодятся.

— В следующий раз... — Олаф не договорил, но его взгляд сказал остальное.

— Запомни, — начал Ульберт, как будто не обратив вни­мания на эту размолвку. — В полночь я приду за тобой.

— Сколько человек охраняет князя?

— Об этом даже не думай!

— Мне кажется, там есть потайная дверь...

— Я знаю, — усмехнулся Ульберт, направляясь к выходу. — Жди меня, викинг.

* * *

Когда темнота окутала землю, Олаф лег на свою постель, но уснуть, конечно, не мог. Тревога, как змея, забравшаяся внутрь тела, кусала все сильней. Его страж, просыпаясь, хватал фляжку и пил пока не сваливался снова. Олаф только сейчас заметил, что предусмотрительный свей принес с собой две фляжки.

Близилась полночь. Мысль о том, что придется убить старого дружинника, не давала покоя. Может, Ульберт возьмет это на себя?

Олаф представил презрительную усмешку свея, когда тот увидит сомнения молодого викинга.

В темноте за оконцем ухнула сова, словно предвещая чью- то скорую смерть. Олаф закрыл глаза. Странное спокойствие овладевало им.

Снаружи, в коридоре, послышались легкие шаги. Ульберт?.. И тут пробудился его страж, в полумраке пошарил рукой возле себя. Обе фляжки были пусты.