Верещагин взглянул на хозяина и усмехнулся. Густые усы и широкая борода не могли скрыть его добродушной усмешки.

— Отчаянный революционер, — повторил он. — Вот так меня и Третьяков называет даже в письмах, не остерегаясь Третьего отделения. Я далеко не революционер в прямом понимании этого слова. Но, бывая всюду, — на Западе, на Востоке, в Америке, — следя за литературой и политикой, предвижу надвигающиеся события. Убийство Александра Второго — это незначительный эпизод в сравнении с тем, что может произойти…

Терещенко почувствовал, что разговор становится опасным: «Как бы этот Верещагин не наговорил еще чего лишнего…» — и, чтоб художник умолк, перебил его, обращаясь ко всем:

— Господа! По окончании осмотра моей галереи нам нужно договориться — как удобнее и лучше провести время нашему гостю.

— Да, да, обязательно, — живо согласился Прахов. — Побывайте, Василий Васильевич, в соборе, посмотрите, как мы его украшаем. Там работают известные мастера живописи.

— А потом не сегодня, так завтра надо съездить в пригороды, в Куреневку, на дачу «Кинь грусть», посмотреть на Киев и Приднепровье с высоких берегов, — предложил Терещенко.

Ханенко поспешно добавил:

— Побывайте и у меня, Василий Васильевич, я вам покажу коллекцию икон и другие предметы далекой древности. В Софийском соборе, в Печерской лавре и в пещерах вам надо побывать обязательно. На что же это похоже, Василий Васильевич, вы весь мир исколесили, а Киева не знаете…

— Да, плоховато знаю. Потому и приехал.

— Не хотите ли отдохнуть с дороги? — спросил хозяин.

— Отдыхать не привык, — отозвался Верещагин. — Для меня лучший отдых — разъезды.

На другой день Верещагин ходил с Праховым во вновь построенный, но не вполне еще расписанный изнутри Владимирский собор. Огромное здание с внешней стороны произвело на Верещагина неопределенное впечатление. Он долго стоял посреди бульвара, рассматривал архитектурные формы этого храма, воздвигнутого в честь князя Владимира, и молча слушал пояснения Адриана Прахова.

— Я замечаю, Василий Васильевич, вы, глядя на собор, чего-то не находите, или вам что-то кажется лишним? — спрашивал Прахов и старался растолковать Верещагину причины смешения стилей, допущенные в архитектуре собора. — Тут, Василий Васильевич, с внешней стороны если рассматривать, то окажется не все в порядке. Три архитектора-иноземца — Шром, Спарро и Беретти — составляли проект, оттого и получилось смешение романского стиля с византийским и что-то неуловимое от древнерусских храмов. Но главное, и самое привлекательное в соборе, — это внутренняя роспись. О ней-то и хочу услышать ваше мнение.

Все двери и окна собора были раскрыты. Запах краски, спиртового лака, скипидара и клея распространялся вокруг. Прахов, уступая дорогу, пропустил вперед Верещагина. Они вошли под тяжелые раскрашенные своды. Еще кое-где по углам стояли лестничные клетки и леса. Виктор Михайлович Васнецов сидел в подвешенной под сводами дощатой коробке, подкрашивая ресницы у богоматери. Михаил Александрович Врубель стоял на верху лестницы и, покуривая, дорисовывал орнаменты, состоявшие из цветистых лепестков водяных лилий и ландышей, чередовавшихся с головками херувимов. Тихий Нестеров мечтательно, с большим вниманием углублял морщины на лице какого-то юродивого старца. Художники были увлечены своим делом и не заметили, как вошли Верещагин и Прахов.

— Здравствуйте, братья-художники! — возгласил Василий Васильевич. — Мой вам низкий поклон!..

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — с высоты, окающим вятским говорком ответил на приветствие Васнецов и стал спускаться. Прекратили работу и Врубель с Нестеровым. Только несколько учеников-подмастерьев, продолжая свое дело, украдкой поглядывали на художников.

— Все разъезжаете, разъезжаете, Василий Васильевич, и когда успеваете столько работать? — заговорил Васнецов, крепко пожимая руку Верещагину. — Вот и в здешние края наконец-то заглянули. — И, обращаясь к Прахову, сказал: — Адриан Викторович, поручили бы вы Верещагину работку. Пусть бы он своей кистью оставил след на стенах собора.

— След, говорите, — усмехнулся Верещагин. — Не люба моя кисть господу богу… Вы, вероятно, слышали или читали в газетах о том, как в Вене на выставке мои картины на религиозные темы были сожжены кислотой с благословения папы?

— Как же, как же, слышали.

Сухощавый, с пронзительным взглядом Врубель, не вмешиваясь в разговор, стоял рядом с Нестеровым и, щурясь, рассматривал издали на стенах и сводах свои орнаменты. Прахов не сводил глаз с Верещагина. Ему хотелось по выражению лица уловить его отношение к работам художников, к их фрескам и орнаментам. Верещагин огляделся и открыто высказал свое впечатление:

— Хорошо! Просто, строго, никакой аляповатой сусальности, никакой крикливости. Создан прекрасный памятник русской истории. И мне кажется, главное — это показать историю Руси. Адриан Викторович, может быть, я неправ, вам виднее, вы тут самый главный подрядчик в этом деле?..

Прахов в знак согласия молча кивнул головой.

Два часа ходил по собору Верещагин, останавливался против каждой значительной фрески, высказывая похвалу художникам. Большая доля его восторгов доставалась Васнецову. Верещагину нравилось, что святые у Васнецова не заоблачные существа, а земные люди, прошедшие тяжелую жизнь и вышедшие из всех испытаний победителями. Нравилось и то, что больше и охотнее всего художник изображает исторические лица. Тут и Владимир-Красное Солнышко, крестивший Русь; тут и властная, с умным лицом княгиня Ольга, водившая киевлян на воинские подвиги; тут и отважные в битвах, отличившиеся в давние тяжелые времена татарских нашествий русские князья — Михаил Тверской, Михаил Черниговский, Андрей Боголюбский. А вот и летописец Нестор — первый историк Руси — задумался над книгой событий. Красавец, русский витязь, Александр Невский стоит с хоругвью в одной руке и с мечом в другой. И на лице его — отпечаток перенесенных бед и страданий и радость побед над лихими врагами родины.

Подойдя к фреске, изображающей юродивого Прокопия Устюжского, Васнецов сказал:

— Этого «святого» мы вот с Адрианом Викторовичем поместили сюда только как своего земляка. Возможно, ему тут и не место, но судите сами: Прахов —