— Сфера наверняка стоит больше твоего ваяния.

— Как определить истинную стоимость чего бы то ни было? Если война вскорости не кончится, мне за твою сферу и ореха бальдо не дадут.

— Тебе и не понадобится. Вон у тебя сколько запасов — на годы хватит.

Констанцио, боясь, как бы кто-нибудь не пустил слух о полноте его кладовых, поспешил соврать:

— Какие там годы. Еще несколько дней протянуть вместе с прислугой, вот и все. Ты у меня получаешь самое лучшее, а тебе все мало.

— Мне бы только немного курмаша для жены и сына.

— Я уже сказал тебе: это невозможно.

— Ты когда-нибудь голодал по-настоящему? Приходилось тебе держать на руках ребенка и ощущать его голод, как свой?

— Нет. Не приходилось. Я для того и выбрал такую профессию, чтобы избежать подобных ужасов.

— Понятно.

— Но если это может тебя утешить, скоро я начну голодать вместе со всеми — и ты тоже, когда ваяние закончится.

Тот день положил начало краткой воровской карьере Данло.

Он, который всегда был честнейшим и надежнейшим из людей, стал каждый раз прятать немного еды в салфетку. Украденное — рис, миндаль, бобы минг и сушеные кровоплоды — он, пользуясь случаем, перекладывал в карманы шубы и после очередного этапа операций выносил из дома Констанцио. Затемно он, стараясь делать это как можно тише, стучался в дверь к Тамаре, и они устраивали маленький полуночный пир. Когда Констанцио обратил внимание на необычайный аппетит своего клиента и на молниеносное исчезновение еды с его тарелки, Данло признался, что всегда ел за двоих. Это из-за ускоренного обмена, объяснил он, из-за того, что огонь в его теле горит особенно жарко.

— Странно, но это, кажется, правда, — сказал Констанцио. — Никогда еще не видел, чтобы человек так быстро поправлялся, даже с помощью наркотиков и формующих машин. Я тебя режу, заклеиваю, а через три дня на том месте даже шрама не остается.

Данло, услышав это, улыбнулся и закрыл глаза. Раньше у него все заживало не быстрее, чем у других, — но пытки что-то изменили в нем, а ваяние углубило эту перемену. Дело выглядело так, будто голод, наркотические средства и боль ускоряли все процессы его организма. Что-то пришло в движение у него внутри, в клетках его сердца и мозга. Возможно, это разворачивалась триллионами крошечных змеек сама ДНК, но больше это напоминало пожар: бесчисленные огоньки вспыхивали в нем, открывая для него новые возможности.

Никогда еще он не чувствовал себя более живым, более сильным и более голодным. Он, как великолепный тигр, испытывал такой жгучий, ненасытимый голод, что мог бы съесть столько же, сколько трое крупных мужчин.

— Надо заканчивать с ваянием поскорее, — сказал Констанцио, — иначе ты прикончишь все мои запасы.

В последующие дни он стал следить за Данло более бдительно и никогда не оставлял его одного во время еды — отчасти потому, что дивился чудесным способностям Данло, отчасти потому, что подозревал его в воровстве: прикрываясь чисто научным интересом, он считал теперь каждую унцию курмаша и каждое ядрышко миндаля, попадавшие на тарелку Данло.

Данло жалел, что не может, подобно волчице или самцу талло, набить свой желудок едой, чтобы потом отрыгнуть ее и скормить детенышам. Стесненный ограниченными возможностями человеческого тела, он перенес свое воровство на новый уровень. Теперь по вечерам он отправлялся не к Тамаре, а в свою хижину и ранним утром разыскивал под снегом кладовые гладышей. Он разрубал земляные холмики кремневым ручным топориком и выгребал оттуда орехи бальдо, запасенные гладышами на зиму.

Из каждого тайника он брал всего несколько десятков, но все-таки чувствовал, что если его действия и не нарушают ахимсу открыто, то сильно ей противоречат. В этом сезоне мохнатые зверьки запасли много орехов — но кто знает? Может быть, своим вторжением в их закрома он обрек их молодняк на голод и даже на смерть. Он утешался тем, что не знает, причиняют его покражи какой-то вред гладышам или нет. И у него теплело внутри, когда он приходил к Джонатану и глазенки сына загорались при виде круглых коричневых орехов.

Тамара давала мальчику орехи и сырыми, и жареными, а иногда стряпала из них импровизированные, но очень вкусные супы.

Но еды, несмотря на все это, все равно не хватало. Казалось, что жители Невернеса навсегда забыли об упорядоченных трапезах мирного времени, следующих одна за другой, как день за ночью. 5-го числа глубокой зимы на Крышечные Поля прибыл груженный пшеницей транспорт с Темной Луны.

На несколько дней рестораны открылись и стали выдавать строго ограниченные пайки этого зерна. Тамара отдавала сыну большую часть своей порции, но мальчик постоянно хотел есть — даже когда заявлял, что сыт, не доев и половины, и больше беспокоился о матери, чем о себе. К 12-му числу он начал таять, как медленно сгорающая свечка. Порой он сидел на коленях у Данло, слушая сказки или ломая голову над тем, как поймать красивую птицу, но все чаще просто лежал на ковре, держась за пустой живот, и разглядывал картинки на стенах.

Однажды ночью, когда Констанцио начал работу над лицом Данло, Тамара отвела Данло в сторону и сказала:

— Я беспокоюсь за Джонатана.

Они сидели у печки в каминной, слушая, как ворочается Джонатан под меховыми одеялами. Данло снял маску и потрогал красную, болезненную на ощупь челюсть.

— Я тоже за него беспокоюсь, — сказал он, глядя на исхудавшее, но все такое же прекрасное лицо Тамары. — И за него, и за тебя.

— Я так голодна, Данло, — не думала, что такое возможно.

— Мне очень жаль.

— Я ведь никогда раньше не придавала значение еде — просто принимала ее как должное, будто воду или воздух.

— Мы еще, пожалуй, должны благодарить судьбу. Говорят, что жажда гораздо страшнее голода.

— Как может что-то быть страшнее? Тебе видно, что творится с Джонатаном в эти последние дни? Я боюсь, что он умирает.

Данло, хорошо знакомый с голодом, взял Тамару за руку.

— Нет. До этого еще далеко. Он крепкий малыш, и в нем еще много жизни.

Тамара отняла у него руку с раздражительностью, вызванной голодом.

— Ты хочешь сказать, что он сможет голодать еще какое-то время. Но от него осталось так мало — одни глаза да косточки. И сам он такой маленький, совсем крошечный — я не могу видеть, как он страдает.

Данло языком потрогал больную челюсть изнутри — Констанцио готовил ее для вставки больших новых зубов. Постаравшись улыбнуться как можно веселее, он сказал:

— Это долго не продлится.

— О чем ты? — встревожилась она.

— Я хочу сказать, что война скоро кончится и все снова будут сыты.

— Эта война может затянуться на годы!

Нет. Я этого не допущу, подумал Данло. Я должен положить всему этому конец, и скоро.