— Вот-вот. Если б хотел убить, сразу бы убил. И никак твой не должен был победить.

— Если б не Фомрир, — кивнул Альрик.

— Потому народ и решил, что Фомрира порадовала отвага парня, что вчера, что седмицу назад, вот он и вдохнул силу.

— А что жрецы?

— А они с другой стороны зашли к конунгу. Мол, это позор. Вроде как неправильно убивать мирного человека, служителя бога. И это оскорбляет их конунга. Ну, не конунга, у него какое-то другое звание, но будь я проклят, если вспомню.

— Так он же сам вызвался на бой!

— Вот и Харальд так сказал. А они всё лепетали, что их бритоголовый и драться-то не хотел, и убивать никого не хотел, но и обвинение стерпеть не смог. Да много всякого наболтали. Смешали в кучу всё: и драугров, и вас, и богов разных, даже до какой-то кобылы Харальда докопались. А я гляжу, конунг наш сначала их в Бездну посылал, но они языками всё треплют и треплют, и Харальд нет-нет да и кивнет. Может, я зря вас с места сорвал, но подумал, а что если они его заговорят до умопомрачения?

— Да всё правильно. Я и сам на днях уходить собирался. Чуть побыстрее отправимся, только и всего.

Когда мы добрались до окраины города, где не было ни единой живой души, Оттар распрощался с Альриком, хлопнул меня по плечу, кивнул Тулле и развернулся обратно.

Странно, я не помнил, как уходил с пира. Видать, Альрик утащил нас, прежде чем гулянье закончилось. На холоде да от быстрого шага ульверы постепенно приходили в себя, начали спрашивать, куда ж мы так сорвались и чего не выспались после пира. Только Тулле шел молча, прижимая всё еще не зажившую руку к поясу. Он и смотрел как-то непонятно, будто бы в себя.

Лишь когда Сторборг скрылся за деревьями, Альрик остановил телегу, повернулся к нам и кратко пояснил, что на пиру-то мы были героями, а с похмелья иное может показаться. Так что лучше бы нам поспешить, отдохнем уже в море.

От той бухточки, где спрятали корабль, до Сторборга мы добрались за два дня, но то было без раненых и без телеги. Альрик тогда высадил всех калечных неподалеку от города, и мы довели корабль всего лишь всемером. В тот раз нам тогда повезло с попутным ветром. А сейчас мы и седмицу можем ползти. Дорога под телегу есть лишь вблизи Сторборга, а к вечеру от нее и названия не останется.

К полудню распогодилось. Альрик выпряг лошадей, чтобы те передохнули, и заставил тащить телегу меня и Простодушного, как самых сильных и здоровых в хирде. И мы пошли намного шибче прежнего. А под теплыми лучами солнца да от тяжести хмель выходил из меня вместе с потом. Зачесались порезы, постоянно зудело ухо, у которого Гачай отхватил кусок мочки.

Какой же он всё-таки урод! И помер так же. Сдох бы прямо там, в круге, я б тогда благодать получил, глядишь, и до восьмой руны добрался. Но нет, нарочно цеплялся за жизнь до последнего и помер так, чтоб мне ничего не досталось. И я тоже дурень. Мог бы еще раз ударить.

— Вовремя мы ушли, — вдруг ожил Тулле. — Нехорошее там что-то творится. Неладное.

— Что видишь?

— К нам потянулись новые нити, спутанные, скомканные, как у слепой старухи. Но пока достать не могут. Далеко мы ушли.

— Мда, Оттар нам, конечно, изрядно подсобил.

Еще два раза мы подменяли лошадей, вставали в упряжку по очереди. И никто из ульверов ни словом, ни взглядом не упрекнул меня за скорый уход из Сторборга. Спрашивали, правда, с чего я решил, что жрец ритуал доделал, шутили, что я, мол, из-за малашки на него кинулся, рассказали, как лихо я отплясывал после целого ведра заморского вина, которое притащил мне Ньял Кулак. Если ульверы не набрехали смеха ради, я столько всего натворил! Побрататься с кем-то хотел, но для этого нужно под полоской дерна пройти. А откуда дерн взять? Вышли во двор, а там сплошной булыжник. Решили снять дерн с крыши, и вусмерть пьяный Энок попытался это сделать. Залез наверх, потыкал ножом, выдернул кусок и кинул его вниз. Попал в Видарссона. Когда слезал, чуть не сломал шею Сварту. А потом незнакомый хирдман, вышедший отлить, сказал, что дерн с крыши не годится, надо прямо нетронутый брать, из самой земли, и после братания обязательно нужно обратно уложить. Иначе никак. И вроде я порывался пойти в лес и найти безднов дерн, но кто-то предложил сначала выпить, а то пока до лесу дойдем, пока побратаемся, без нас всё выпьют.

Я хохотал, хотя ничего подобного в памяти вообще не всплывало. Эгиль мог и наврать.

Рассказали, что Рысь потерял свою рубаху и ходил полуголым до самого конца. Причем Леофсун не помнил, зачем вообще ее снимал. Сварт, будучи на шестой руне, побил на кулаках семирунного, потом восьмирунного. Раззадорившись, хирдманы пошли искать девятирунного хускарла, но так и не вернулись. То ли не нашли, то ли по пути забыли, зачем отправились. Бьярне на спор резал себе ладонь и показывал, как на нем заживают раны. И, конечно, спьяну решили проверить, а как хорошо работает его дар. Чего только не перепробовали! Огнем жгли, палкой били, шилом кололи, кто-то предлагал утопить, да подходящей посудины не отыскали. Под конец раны Бьярне перестали затягиваться. Сейчас его левая рука по самый локоть была в шрамах, ожогах и синяках. Видать, не сразу заметили, что дар уже не работает. Аднтрудюр перещупал всех девок на пиру. С десяток раз он выходил из пиршественного зала и всегда тащил Простодушного следом. Я невольно хрюкнул от смеха. Кажется, моя просьба застряла у него в голове, и шурин, уже не помня, зачем и для чего, волок Херлифа за собой. Даже когда Простодушный взмолился о пощаде и сказал, что больше не может валять девок, Аднтрудюр не отставал от него. Стейн недовольно заметил, что Аднтрудюр мог бы и кого другого позвать.

Я оглянулся на Херлифа. Тот и впрямь выглядел измученным поболее остальных.

Вот чем хороши пиры! Можно повеселиться дважды: один раз — на самом пиру и второй — когда вспоминаешь на другой день, что там было.

На второй день пути телегу пришлось бросить. Мы навьючили тюками и лошадей, и себя и дальше шли без остановок, нагруженные по самые