– Ты помнишь сегодня?

Оливер недоуменно заморгал. Что он должен был ответить человеку на экране телевизора?

Элай, также известный как Элигос Вассаго[109], продолжал:

– Все в порядке, Оливер, можешь отвечать.

– Я… я не помню. – Оливер мельком взглянул на часы на стене. Секундная стрелка продолжала дергаться, тщетно стараясь снова двинуть время вперед. – Как я могу помнить сегодня, если еще не завтра?

Элай усмехнулся. И исчез.

На экране снова появилось изображение в том же мультяшном стиле «Одрика и воинов Колеса». Но только в кадре был не Огнеплюй, преследующий Дископила, а та самая комната, в которой сидел Оливер. Открылась дверь, и вошел его отец – в мультфильме он был более широкоплечим, более коренастым, борода его представляла собой зазубренную линию, что-то вроде перевернутых вверх основаниями горных вершин.

– Где мать? – спросил отец на экране телевизора.

– Наверху, – ответил мультяшный Оливер.

И это была правда, потому что мама находилась именно там. Как это часто бывало в конце дня. Наверху. В кровати. Спящая, или дремлющая, или просто тихо плачущая.

– Я сегодня узнал от одного приятеля, что она кое-кому звонила.

– Ну да, – пробормотал Оливер на экране, очевидно, не понимающий, что это означает.

– Звонила юристу, – объяснил мультяшный отец. – По поводу развода.

– Ой…

– Это означает, что она собирается уйти от меня. Уйти от нас, – сказал отец.

И тут настоящий Оливер, сидящий перед телевизором, подумал: «Это правда? Мама правда так сделала?» И у него вспыхнула искорка надежды, потому что, быть может, мама уйдет не от них, а только от него. Быть может, заберет Оливера с собой…

– Ты-то не собираешься уходить от меня, а?

– Нет, сэр, – солгал мультяшный Оливер, и Оливер настоящий понял, что это ложь.

На экране отец потрепал сына по щеке.

– Хороший мальчик. А теперь мне нужно поговорить с твоей матерью.

Оба Оливера, настоящий и на экране телевизора, поняли, что это означает. Никакого разговора не будет. Будет сплошной крик. А закончится все так, как и всегда: мать расплачется. Практически наверняка с синяками. Возможно, избитая до крови.

И тут мультяшный Оливер на какое-то мгновение повел себя как Одрик: он схватил за руку отца, собравшегося подняться наверх. Это был дерзкий жест непокорности. Мальчишка гордо вскинул подбородок, и его лицо озарилось мультяшной храбростью.

Отец в телевизоре опустил взгляд на схватившего его сына, и на лбу у него появился черный зигзаг гнева. От побагровевших щек пошел пар.

– Нет! – твердо произнес мультяшный Оливер. – Не смей трогать ее!

Это стало последней каплей.

Отец на экране схватил сына и швырнул его в телевизор. Телевизор упал, экран покрылся паутиной трещин. Достав из заднего кармана смятую пачку сигарет, отец вытряхнул одну и засунул ее в рот, шаря по передним карманам в поисках зажигалки. Мальчишка попытался высвободиться, но мультяшный отец поставил ногу ему на копчик, придавив к полу. Мальчишка заплакал, вырываясь и брыкаясь.

Мультяшный отец закурил. Над кончиком сигареты поднялись маленькие облачка дыма.

– Да, мы не ходим в церковь, – сказал мультяшный Нейт, – но я все-таки помню одну строчку из Главной книги про то, что, если рука ударит тебя, нужно отсечь эту руку[110], или какое-то подобное дерьмо.

Он надавил всей массой на распростертого на полу мальчишку, а от свисающей у него изо рта сигареты по-прежнему исходили мультяшные никотиновые облачка.

Затем отец схватил мультяшного Оливера за руку.

Поднял ее.

Достал изо рта сигарету.

И…

Псссс…

Прижал ее к тыльной стороне ладони мультяшного Оливера. Мальчик извивался. И кричал. Маленькие красные дьяволы поднялись над его телом. Собрались у отца на плечах и растаяли там, словно призраки.

И тут Оливер – настоящий – почувствовал в руке обжигающую боль и, когда посмотрел на нее, увидел маленький шрам. Старый, скорее розовый, чем красный, но по-прежнему болезненный.

Экран погас.

Через мгновение на нем снова появился Элай.

– Вот это – сегодня, – сказал он. – Теперь вспомнил?

– Немножко, – сглотнув комок в горле, подтвердил Оливер.

– Вот что должно сейчас произойти.

– Знаю.

– Такое уже бывало не раз.

На телевизионном экране вместо Элая появился другой кадр: маленький мальчик, не Оливер, не мультяшный, лежит на земле. Лицом вверх. Прижатый скуластым небритым мужчиной в футболке, когда-то белой, но теперь желтой от пота. Запястья мальчика зажаты между коленями мужчины. У него в зубах сигарета – нет, тонкая сигара в пластмассовом мундштуке, – он вынимает ее изо рта и прижимает мальчику к ключице.

Тут на экран возвращается мультяшный папа, отец Оливера. Он опускает вниз воротник своей фланелевой рубашки и показывает маленький шрам на ключице.

– Видишь, сынок, – говорит мультяшный папа голосом, похожим на его голос, но также на голос Элая. – Такое случалось со мной. И с тобой. Колеса вращаются. Снова и снова. То, что уже было, повторяется опять.

Он усмехнулся, показав черные сверкающие зубы, и снова исчез.

На стене секундная стрелка продолжала дергаться, дергаться, дергаться.

На экране телевизора появилось колесо обозрения. Зазвучала веселая музыка. Наступила ночь, и колесо оказалось объято огнем. Вместе с теми, кто на нем находился. Отчаянные крики. Кто-то стал прыгать вниз, устремляясь с огненным хвостом навстречу неминуемой гибели.

Одно изображение быстро сменяло другое.

Школьный автобус врезается на перекрестке в колонну школьников, переходящих улицу. Даже не попытавшись затормозить. Водитель заснул за рулем. Дети оказались под колесами.