В последующие месяцы брат Майкл часто корил себя и думал: «Если бы я вывел ее из комнаты, она бы ничего не услышала. Я должен был сообразить, чем это закончится». Но ему самому было любопытно послушать. Что до Иды, то жизнь всяко не подготовила ее к дальнейшему.

Ибо супруг ее совершенно хладнокровно обратился к клирику:

– Король – болван. С лондонскими баронами шутки плохи.

Ида знала, что богатые лондонцы любили именовать себя баронами, но всегда считала это дурной претенциозностью. Однако если она ожидала от королевского представителя резкой реакции, то ее не последовало. Пентекосту было виднее. Сильный монарх, вроде Вильгельма Завоевателя или Генриха II, мог подмять под себя город, но в период анархии до воцарения короля Генриха лондонцы, окруженные высокими стенами, сумели сохранить баланс власти в королевстве. К тому же осмотрительный гонец Казначейства хотя и хотел выполнить поручение повелителя, но в неменьшей степени не хотел наживать себе врагов в эти смутные времена. А потому он, к удивлению Иды, сел за дубовый стол против Булла и произнес голосом чуть ли не виноватым:

– Ты должен понимать, что Ричард ничего не знает об Англии и знать не хочет.

– Город восстанет.

– Сейчас король могуществен, – возразил Силверсливз. – По-моему, тебе придется заплатить.

– В этом году – да. А в следующем, глядишь, и нет. Время покажет, – вперился в него взглядом Булл и пожал плечами. – Если чуток повезет, его прикончат в походе, и мы от него избавимся.

Ида ахнула. Но Силверсливз, вопреки ее ожиданиям, и тут не стал возражать. Он подался вперед и доверительно осведомился:

– Нам всем понятно, что это ошибка, но ответь мне честно: насколько серьезной будет реакция Лондона?

Булл немного подумал, прежде чем вынести вердикт. Когда же заговорил, тон его был мрачен.

– Если король не будет играть по правилам и наплюет на традиции, мы этого не потерпим. – Он пристально посмотрел Силверсливзу в глаза.

Иде его слова показались довольно глупыми. Пентекоста они испугали. Традиции в Англии существовали повсюду. Возможно, старый «общий закон»,[28]которым руководствовались в каждом поместье и деревушке, оставался неписаным, но норманнские завоеватели были достаточно мудры, чтобы никогда на него не посягать. Таким же образом и лондонские законы могли не быть обнародованы, но их уважали все короли со времен Вильгельма. По этому кодексу жили горожане скандинавских и саксонских кровей. В его границах они могли действовать гибко. Нарушишь этот кодекс – и сотрудничеству конец. Ида лишь смутно догадывалась об этом, а Пентекост знал с колыбели.

Тут Булл добавил нечто, показавшееся Иде еще более странным, хотя со временем употребленному им словечку суждено было сделаться для нее как знакомым, так и омерзительным.

– Откровенно говоря, – бросил он, – не удивлюсь, если дело кончится коммуной.

Силверсливз побледнел.

Женщина имела самое отдаленное представление о коммуне, хотя последнюю знали с давних пор. В древнем нормандском городе Руане коммуна существовала полвека, а в других европейских центрах имелись ее подобия. Лондонские бароны же в прошлом время от времени выступали с такой идеей, но без особого успеха.

Ибо коммуна была мечтой всякого горожанина. По сути, она означала городское самоуправление почти без вмешательства монарха. Королевство в королевстве, с собственным правителем, которого обычно называли на французский манер мэром. Но материковая коммуна имела еще одну особенность, и Силверсливз отлично о ней знал.

Король мог собрать свою дань тремя основными способами. Первым был ежегодный откуп графств. Остальные сводились к сбору произвольных налогов, идущих на те или иные цели по усмотрению короля и его советников. Это была либо субсидия, теоретически – дар, приносившийся монарху всеми его баронами; либо пошлина – фиксированный подушный налог со всех полноправных подданных, особенно в городах.

В феодальной Европе коммуна рассматривалась как самостоятельный барон. Откуп королю выплачивал мэр, который собирал его, как считал нужным; субсидию платили так же. Но поскольку коммуна являлась феодальным бароном, пошлина, когда до нее доходило дело, бывала такой, словно все многочисленное собрание полноправных граждан за городскими стенами вдруг испарилось. Они принадлежали уже не королю, а барону по имени Лондон. То есть пошлины вообще не существовало. На деле коммуна была налоговым раем не для богатых, но для обычных горожан. Потому неудивительно, что клирик Казначейства отнесся к ней с паникой.

– Ты поддержишь коммуну? – спросил он.

– Поддержу, – ворчливо ответил Булл.

Внимая этой предательской беседе, Ида приходила все в больший ужас. Кем себя возомнили эти спесивые торгаши? Возможно, не напомни ей столь остро посещение Боктона о былом ее положении, она промолчала бы. Будь она женой вельможи, знакомого с могуществом больших европейских городов, она разобралась бы в деле лучше. Но Ида была лишь вдовой захолустного рыцаря, да и великим умом не отличалась. Поэтому, не имея в свою поддержку ничего, кроме сословных предрассудков, Ида презрительно обратилась к мужу:

– Ты говоришь о короле! Мы обязаны повиноваться монарху! – При виде их удивления она взорвалась: – Баронами себя называете? Да вы обычные торговцы! Поговариваете о коммуне? Это наглость. Король растопчет вас и правильно сделает! Платите налоги и делайте, как вам велено. – И в конце добавила: – Вы забываете свое место.

Вложив в сию тираду всю боль личной униженности, Ида напомнила им, что пусть делают с ней что угодно – она останется леди. Злая и раскрасневшаяся, Ида ощутила немалую гордость. До нее не дошло, что каждое произнесенное ею слово было нелепицей.

С секунду Булл не издавал ни звука, бесстрастно таращась на дубовую столешницу. Затем заговорил:

– Вижу, моя леди, что я совершил ошибку, когда женился на тебе. Не думал, что ты настолько глупа. Но раз ты моя жена, то, полагаю, должна меня слушаться, а потому пошла вон.

Трясущаяся и бледная Ида повернулась и увидела в дверях Дэвида, уставившегося на нее.

В последующие недели отношения Иды и Булла оставались холодными. Оба втайне затаили обиду и, как многие супруги, вдруг открывшие в себе обоюдное презрение, отступили и перешли в состояние вооруженного нейтралитета.

Брат Майкл приходил, как и прежде. Он всячески старался придать им бодрости и возносил за них молитвы, но сомневался в успехе. Ида гадала о выводах, которые Дэвид сделал из перепалки, но вскоре те стали ясны, ибо всего через несколько дней он, спокойно сидя возле нее, спросил: