– Мне нужно… помыться, – с трудом выдавила она.

– Конечно. Разумеется. Но сначала я хотел бы как-то отметить сегодняшний день. Оставить знак. – Он распахнул пиджак, достал из внутреннего кармана какой-то небольшой металлический предмет, тускло блестевший в полутьме, и Арлетта негромко ахнула, испугавшись, что ее испытания на сегодня не закончились.

– Сейчас, сейчас… – пробормотал Гидеон и, открыв одно из лезвий перочинного ножа, принялся срезать бугристую кору со ствола дерева, за которым они стояли. – На память… просто на память… Пусть это будет наш маленький секрет.

И пока Арлетта отстраненно молчала, Гидеон, сопя, принялся что-то вырезать ножом на обнажившейся белой древесине. Закончив, он достал коробок спичек и зажег одну.

– Вот, смотри! – сказал он, опустив ладонь на ее обнаженное плечо.

Арлетта повернулась к дереву.

На нем было вырезано довольно большое сердце с инициалами «А» и «Г» внутри. Под сердцем она разглядела римские цифры XX – двадцатый год.

Содрогнувшись, она поспешно отвела взгляд.

– Тебе не нравится?

– Я иду в дом, Гидеон. Мне нужно привести себя в порядок, – холодно отчеканила она. – Потом я поеду к себе.

– Но, Арлетта, как же вечеринка?! – возразил он почти умоляющим тоном. – Это же и твой день рождения!

– Мне наплевать на вечеринку. Я еду домой.

– Но что я скажу Летиции? Лилиан? Твоим подругам?..

– Меня это не касается. Придумай что-нибудь.

И, подобрав подол своего белоснежного платья, Арлетта решительно зашагала через лужайку к особняку, где горели огни и гремела музыка, хотя при каждом шаге ноги у нее подгибались, а руки тряслись. Войдя в дом через дверь для слуг, она спустилась в цокольный этаж, закрылась в первой же попавшейся ванной комнате и долго, с ожесточением терла себя вонючей и грубой мочалкой.

«Милая мамочка!

Прости, что так давно не писала тебе «настоящих», больших писем. Мне трудно даже передать, насколько я занята. Здесь в Лондоне не соскучишься. Я очень много работаю и так много развлекаюсь, что у меня почти не бывает свободных вечеров. Когда же – очень редко – такой вечер выдается, я обычно засыпаю, прежде чем успеваю добраться до стола и взять в руки перо. Все ли у тебя благополучно? Этим летом погода стояла просто замечательная, и я надеюсь, что ты достаточно часто ходила на пляж. Я все время вспоминаю о тебе и о тех долгих днях, которые мы проводили с тобой вдвоем. Сейчас мне кажется, что это было очень, очень давно, быть может – в какой-то другой жизни…

Мои новости вкратце таковы: этим летом я влюбилась в замечательного человека, а он, как мне кажется, полюбил меня. Он музыкант, и очень известный. К сожалению, я пока не могу рассказать тебе о нем больше, но можешь не сомневаться: он настоящий джентльмен, и я его очень люблю. Сейчас он со своим оркестром отправился на гастроли на север страны, но уже в ближайший понедельник он снова приедет в Лондон, и я буквально считаю минуты до его возвращения. Пока его не было, я чуть с ума не сошла. Всю прошедшую неделю я почти никуда не выходила из своей квартирки – только на работу. И всю эту неделю мне не хватало тебя даже больше, чем обычно. Пожалуй, за весь год, прошедший с того дня, когда мы расстались на пристани в Сент-Питерс-Порте, я еще никогда не скучала по тебе так сильно! Я не спала ночами и думала о тебе. Мне так хотелось снова оказаться в твоих объятиях, и чтобы ты гладила меня по голове, как ты часто делала, когда я была маленькая. Признаюсь честно – неделю назад со мной случилась ужасная вещь! Я не уверена даже, смогу ли я когда-нибудь описать тебе все подробно, потому что боюсь: стоит мне начать вспоминать, и я снова почувствую всю боль и ужас происшедшего. Может быть, я когда-нибудь и расскажу тебе все, а может, и нет, пока же могу сказать только одно: человек, которого я считала своим другом, которого я любила как брата и который казался мне лучшим на свете, самым бессердечным образом обманул мое доверие и осквернил мое тело. Он поступил со мной как животное. О том, как все произошло, я не в состоянии даже думать, да и тебе, наверное, не захочется выслушивать подробности – настолько все это отвратительно и мерзко. Я пока никому об этом не рассказывала – даже самым близким подругам, потому что не знаю, как они могут на это отреагировать. Наверное, они мне просто не поверят. Сама я постоянно пребываю на грани истерики. Я чувствую себя бесконечно грязной, не говоря уже о том, что вся радость жизни, все мои надежды на будущее и моя вера в людей – все это оказалось у меня отнято самым безжалостным образом. Отнято и растоптано.

Ах, мама, я в таком отчаянии, что мне трудно жить. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я чувствую его губы на своих губах, чувствую запах его кожи, и тогда на меня обрушивается самый настоящий ужас, как будто меня положили в гроб и похоронили заживо. В такие минуты мое сердце бьется так часто, словно готово вырваться из груди: мне не хватает воздуха, я не могу есть, не могу спать, ничего не могу! Я чувствую себя грязной, грязной, грязной…»

Арлетта глубоко вздохнула, вырвала из блокнота исписанную страницу и, скомкав, швырнула ее в угол. Подавив подступившее к горлу рыдание, она открыла чистую страницу и начала сначала:

«Дорогая мама!

Вот опять я заработалась, закружилась, и опять пишу тебе коротко и второпях. Я понимаю, что тебе хотелось бы получить от меня более подробное письмо, но мне действительно не хватает времени, чтобы сесть и написать обо всем как следует. Я здорова и всем довольна, и только очень скучаю по тебе. Прошедшее лето было просто чудесным, а теперь настала осень, и это значит, что я прожила в Лондоне уже больше года. И куда только ушло, умчалось это время?.. Извини, но мне снова пора бежать: меня пригласили на вечеринку, и подруги уже звонят в мою дверь. Постараюсь написать тебе на будущей неделе.

Люблю. Крепко целую.

Арлетта».

Она осторожно вырвала страницу, перегнула ее пополам, положила в конверт, от которого исходил слабый запах лаванды, и написала адрес. Поднявшись из-за стола, Арлетта подобрала валявшийся у дальней стены бумажный комок и засунула на самое дно корзины для бумаг, но тут же снова вытащила, развернула и положила в тазик для умывания. Поднеся к нему горящую спичку, она молча смотрела, как корчится в огне бумага, постепенно превращаясь в почерневшее, искореженное нечто, отдаленно похожее на останки залетевшей в пламя свечи бабочки.

На пороге стоял Годфри – чемодан у ног, аккуратно сложенное пальто перекинуто через руку, в другой руке – шляпа. Мисс Читлинг в растерянности смотрела то на него, то на Арлетту, и на ее лице читалось выражение мучительной неуверенности.

– Мисс де ла Мер… – пролепетала она. – Этот джентльмен сказал… что он хочет вас видеть.

Арлетта посмотрела на Годфри. Он был ее любовью, ее радостью, ее будущим… нет, теперь уже прошлым. Она с трудом сглотнула.