По такому же сценарию развивались и события в 1733 году. Уже 22 февраля, когда в Париже собирали слухи о том, куда поехал и с кем разговаривал Станислав, состоялось расширенное заседание Кабинета-минист-ров Анны Иоанновны, Сената и генералитета, где было решено, что ни Станислава, ни любого другого кандидата, связанного с Францией, Швецией и Турцией – тогдашними врагами России, – допускать к престолу никак нельзя и, если русскому послу в Варшаве Р.Г.Левенвольде и посланному к нему на помощь его брату обер-штал-мейстеру Карлу-Густаву в деле «отвращения» поляков от Станислава не помогут деньги, то следует применить вооруженную силу и для этого «без опущения времени» подтянуть к границе двадцать восемь полков регулярной армии и одновременно готовить к походу другие войска.

Причина подобного решения была проста, как и многие другие причины, приводившие империи в движение: действие принципа influence legitime («законного вмешательства»), понимаемого как непреложное право Российской империи, исходя из собственных представлений о безопасности, активно вмешиваться в дела соседей, ограничивая их суверенитет. Так поступали все тогдашние империи, так действовала и Россия. Но повод для вторжения был весьма цинично-благороден – «защита польской конституции». В решении Кабинета-министров о начале интервенции указывалось, что Станислав «по правам польским объявлен изгнанником и никогда не прощаемым врагом своего отечества, следовательно, может быть выбран в короли не иначе как с насильственным ниспровержением польских прав и конституций, а России крайне нужно не допускать их до нарушения, ибо если эти конституции нарушатся, то могут быть нарушены и другие, постановленные в проведшую шведскую войну и касающиеся до России». Более того, начались, как это бывает часто в такой обстановке, провокации и полический маскарад: в Петербурге была получена декларация некой анонимной группы «доброжелательных», которые, не указывая публично своих имен, «объявляли, что ввиду опасностей, которые грозят правам и вольностям отечества со стороны Франции и ее приверженцев… они, доброжелательные, обращаются к союзным державам с просьбой о защите драгоценнейшего сокровища Польши – права свободного избрания короля». Далее анонимы уверяли Россию и мир в своем бескорыстном патриотизме и желании избрать в короли достойнейшего и «кого даст нам Бог, будет ли это Пяст (то есть природный поляк. – Е.А.) или чужестранец». Последнее слово, как белая нитка, поясняет, кто был «закройщиком» этой декларации. Почти сразу же стало ясно, что польское общество, несмотря на огромный авторитет Станислава, не будет единым и часть гонимых честолюбием и корыстолюбием польских вельмож выступят под тем или иным предлогом против избрания Станислава. Так и случилось. К тому же удалось разжечь давний антагонизм польской и литовской знати, ибо последняя с древних времен чувствовала свою ущемленность в польско-литовском государстве.

31 июля 1733 года русский корпус под командой генерала П.Ласси вторгся через Курляндию в Польшу. Другой корпус под командой генерала АЗагряжского вступил в Литву со стороны Смоленска. Лишь 20 сентября, преодолевая страшную грязь осенних дорог, корпус Ласси вышел наконец к Праге – предместью Варшавы на правом берегу Вислы. В середине августа в Польшу вторглись и австрийцы – словом, почти все ложные друзья польской демократии были в сборе. Как ни спешил Ласси, он опоздал – в Польше уже был законный король, Станислав, избранный на рыцарском Коле 11 сентября. Это были, в сущности, последние свободные выборы польского короля в истории. Зрелище само по себе было грандиозное – на огромном поле собрались шестьдесят тысяч полностью вооруженных, блистающих доспехами, гремящих оружием всадников, которые горячили своих прекрасных коней. Примас и сенаторы объезжали ряды шляхты – большая часть воинов отдала свои голоса за короля Станислава. «Примас произнес: «Так как Царю царей было угодно, чтобы все голоса единодушно были за Станислава Лещинского, я провозгласил его королем Польским, великим князем Литовским и государем всех областей, принадлежащих этому королевству…»». Впрочем, и это королевское избрание, как и все другие, не обошлось без патетических сцен. Приверженцы Станислава рассказывали, что, когда все были согласны провозгласить короля, один только шляхтич Каминский из Волыни произнес роковое слово – «Вето!». Чтобы отсрочить провозглашение, он повергал в опасность свое отечество и уничтожал силу голосов, поданных целой нацией. Его просили, его умоляли, все было напрасно. Ему представляли, что следующие два дня – праздники и что нужно приступить к решительным действиям против русских. Наконец он уступил просьбам и «сообразовался с общим желанием». Короля Станислава I повели в церковь Святого Яна в Варшаве, где состоялся торжественный молебен.

Справедливости ради отметим, что выборы на Коле не были единодушными: часть сенаторов и четыре тысячи всадников откололись от общей массы и ушли за Вислу, в Прагу, дожидаться русских. Напрасно примас призывал их быть вместе с большинством – раскол стал неизбежен, и 22 сентября под «сенью дружеских штыков» 20-тысячной армии Ласси была составлена конфедерация, а еще через два дня на поле у Грохова, что неподалеку от Праги, польским королем был единодушно избран саксонский курфюрст, сын покойного короля, ставший Августом III. Все повторилось, только в обратном, «перевернутом» виде, – в 1704 году, вопреки воле большинства, тоже «под сенью дружеских штыков» Карла XII польским королем почти так же стал сам Станислав. Разница была только в том, что у его соперника Августа II в 1704 году было гораздо больше шансов победить, чем у Станислава в 1733-м. Тогда за Августом стояла собственная (саксонская) армия, а также специально присланный на помощь русский экспедиционный корпус. Теперь же, в 1733 году, за Станиславом ничего, кроме моральной поддержки шляхты, не было – боеспособность польского дворянского войска была на весьма низком уровне, и мужество легкой конницы против превосходящих сил регулярной армии помогало мало. Поэтому Станислав рассчитывал только на помощь своего зятя, точнее, на его адмиралов, которые с весны готовили в Бресте эскадру с десантом. Не рискуя оставаться дольше в Варшаве, Станислав «во всякой скорости» направился на побережье Балтики, где в сильно укрепленном Гданьске (Данциге) стал дожидаться прибытия французов. Намерения Станислава прекрасно поняли в Петербурге, и Ласси сразу же после занятия Варшавы получил указ немедленно двигаться к Гданьску, ибо «наиглавнейшее дело состоит в том, чтобы неприятелем и Станиславу времени к усилению не дать… дабы оный город к высланию Станислава и к даче надлежащей сатисфакции в противных поступках принудить». И опять – в который уже раз! – несчастная Польша стала ареной войны, анархии, столкновения враждебных группировок шляхты. Трещали чубы, как и всегда, у холопов: указом императрицы 5 ноября 1733 года Ласси было предписано: «Смотреть лучшее содержание Нашего войска и чтоб особливо кавалерия, как лошадьми снабжена, так и в прочем, на иждивении противников войско Наше в доброе состояние приведено быть могло». Официально же в печати общественность заверяли, что «живет здесь (то есть в Польше. – Е.А.) помянутое войско своими собственными деньгами, не чиня никому никакого отягощения». Как раз было все наоборот! Исправно исполнялись и указы о вывозе в Россию беглых русских крестьян, осевших за польской границей. За ними началась подлинная охота, причем русские помещики, самовольно переезжая русско-польскую границу, не только ловили своих крепостных, но и чинили грабежи польских имений. Как сообщал Сенат в Кабинет, помещики «приезжают… в шляхетские местности и оныя разоряют и имения их грабят, якобы за оставшие пожитки их беглых крестьян». Естественно, все это встречало сопротивление разрозненных отрядов польских партизан, вооруженных «косами, гелебардами и другими подобными инструментами», и шляхетского ополчения. Поляки убивали фуражиров и оторвавшиеся от крупных соединений небольшие группы русских солдат. Русское командование действовало в ответ беспощадно.