Отметим, вновь в недрах аппарата ЦК, в том числе в редакции «Правды», никто не подозревал о том, что вождь разохотился и готовит свою новую публикацию. В то же время никаких значительных работ в заключительном выпуске печатать никто не собирался. Это видно по тому вкладышу, который вышел 4 июля 1950 года. Помимо новой статьи Сталина было опубликовано двенадцать небольших писем и заметок, авторы которых дружно прославляли гений вождя вперемешку с покаянными репликами бывших «марристов». В ставшим уже обычном уведомлении, «От редакции», сообщалось, что «сегодня в “Правде” публикуются статьи, поступившие в редакцию в связи с дискуссией по вопросам советского языкознания.

…В редакцию поступило более двухсот статей ученых, преимущественно языковедов, – работников научно-исследовательских учреждений и учебных заведений Москвы, Ленинграда, Украины.

Почти все участники дискуссии пришли к выводу, что наше языкознание находится в состоянии застоя и нуждается в правильном научном направлении» {504} . Затем, кратко напомнив сталинское замечание о пользе дискуссии, об аракчеевском режиме, установившемся в советском языкознании, редакция заявила, что дискуссия закрывается. Среди тех материалов, которые были опубликованы в этом номере дискуссионного листка, упомянем заметки-панегирики Сталину: академика В. Виноградова «Программа марксистского языкознания», «Ясная перспектива» академика из Казахстана Н. Суранбаева, приветствия академиков: В. Шишмарева, С. Обнорского, Л. Булаховского, Г. Церетели. Как и обещал Ильичеву, профессор С. Толстов прислал в редакцию текст новой статьи «Пример творческого марксизма», в которой, в частности, писал: «Нечего греха таить – я, как и большинство из нас, занимающихся этими вопросами историков, археологов, этнографов, антропологов, – сочувственно относился к теории акад. Н.Я. Марра. За шумом и треском пропаганды марристов, за резкой по форме “критикой” расизма, наложившего – это бесспорно – сильный отпечаток на языковедческую работу за рубежом, за “критикой” “праязыковой теории”, давно уже вступившей – это тоже бесспорно – в резкое противоречие с объективными историко-археологическими и этнографическими фактами, мы не сумели раскрыть псевдомарксистской вульгаризаторской сути теории Марра» {505} . Автор, безошибочно определив новую расстановку сил на языковедческом фронте, отдавая должное вождю, решительно потеснил возможного нового претендента в малые лингвистические вожди, то есть Чикобаву: «Никто из выступавших до товарища Сталина участников дискуссии не сумел рассмотреть основного порока теории Марра. Больше того, профессор А. Чикобава, которому принадлежит несомненная заслуга постановки со всей резкостью вопроса о многих вопиющих провалах теории Марра, оценил порочное учение Марра о языке, как надстройке над базисом, как единственный положительный вклад Марра в марксистско-ленинское языкознание. Между тем, как подчеркивает товарищ Сталин, в этом положении Марра – главный порок его теории» {506} .

Здесь же опубликовано «письмо в редакцию газеты “Правда” академика И. Мещанинова: “Большинство из нас, советских языковедов, и в первую очередь я, были настолько твердо убеждены, что язык представляет собою надстроечные явления, что даже не давали себе труда вдуматься в то определение надстройки и их отношения к базису, который содержится в произведениях классиков марксизма-ленинизма. Отсюда вытекает ошибочность и многих других наших теоретических положений”» {507} . Повторил свои устные покаяния и профессор Н. Чемоданов: «Новый гениальный труд тов. Сталина является огромным событием, поворотным моментом в развитии общественных наук» {508} .

Казалось бы, чего еще надо? Но Сталин был натурой страстной. Слишком легкая и потому формальная победа его не удовлетворяла. Как это часто бывало и в других серьезных начинаниях, он не хотел и не мог так просто взять и остановиться, перейдя к очередным эпохальным мероприятиям.

На третий день после опубликования статьи «Марксизм и вопросы языкознания», то есть 23 июня 1950 года, Сталин вместе с очередной сводкой Ильичева получил письмо, аккуратно написанное округлым девичьим подчерком, от преподавателя и аспирантки Московского городского педагогического института имени Потемкина Е. Крашенинниковой. На письме стоит дата – «22.6.50 г.». По своей ли инициативе написала молодая аспирантка это письмо? Почему и каким путем именно ее, а не чье-нибудь другое послание так быстро попало в канцелярию вождя и легло на его стол? Письмо шло меньше суток. Если я правильно разобрал регистрационный штамп – оно поступило в ЦК в 09 часов 23 июня, то есть рано утром следующего дня {509} . Даже в те строгие времена обычная почта с такой скоростью не доставляла корреспонденцию, и еще менее вероятно то, чтобы письмо обычным порядком в течение всего лишь нескольких часов было вручено непосредственно Сталину. Каким образом аспирантка успела крайне лаконично и явно продуманно написать без единой помарки это письмо, кратко сформулировав пять вопросов, на которые как будто бы уже были даны ответы в сталинской статье? Предполагаю, что письмо в основных его пунктах было кем-то подсказано молодой преподавательнице-языковеду. Причем это могло быть сделано загодя, еще до появления первой сталинской публикации в «Правде». Нельзя исключить и того, что по первоначальному плану основное сталинское выступление в «Правде» должно было состояться в форме ответа именно на это письмо «группы товарищей из молодежи», символически возглавить которую назначили Крашенинникову. Но по каким-то причинам сценарий был изменен. По смыслу и аргументации первое и второе послания Сталина во многом перекрывают друг друга. Похоже, что в ответах Крашенинниковой Сталин вновь, как и в предыдущем случае, сам себе задал вопросы на важные для него темы, но не от имени анонимной группы «из молодежи», а от реального подставного лица и его «товарищей». У меня почти нет сомнений в том, что «Ответ» Крашенинниковой был заранее спланирован и именно по этой причине Сталин не поставил вопрос об исчерпанности дискуссии в своей первой статье и до последнего момента не давал на это согласия по запросу Ильичева. Сразу же после выхода второй статьи не все, даже просвещенные, читатели смогли разобраться, в чем тут дело. Так, Б.Б. Пиотровский, один из молодых тогда «марристов», в своих воспоминаниях, вышедших в середине 90-х годов ХХ века, писал: «Исход дискуссии был неясен до 20 июня, когда в двух номерах газеты была напечатана большая статья И.В. Сталина (выделено мной. – Б.И. ) в форме ответов на вопросы» {510} . Так что для участников и наблюдателей со стороны исход дискуссии до появления статьи Сталина действительно был абсолютно неясен, а две разные его статьи, написанные на одни и те же темы, воспринимались как единое целое.

В преамбуле письма к вождю Крашенинникова с чувством писала:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Примите горячую благодарность за Вашу статью о языкознании. Мне, молодому советскому языковеду, радостно думать, что Вы придаете такое большое значение науке, которой я решила посвятить свою жизнь.

Ваша статья внесла ясность в основные вопросы теории языкознания, она, безусловно, ляжет в основу советской науки о языке. При обсуждении Вашей статьи я и мои товарищи встретили еще ряд вопросов, по которым очень хотелось бы знать Ваше мнение» {511} . Преамбула не вошла в текст «Ответа» Сталина, но вопросы были полностью из письма перепечатаны. По привычке Сталин сам или кто-то из секретариата предварительно отчеркнул их на полях письма Крашенинниковой карандашом.