Еву пристегнули наручниками к петле над задней дверцей — пока несли в машину, успела кого-то укусить. Ехать с ней, несмотря на тонированные стекла, все-таки было неприлично, — лицо в крови, — поэтому Заремба подсел рядом и оставшейся от киллеров «фантой» умыл ее, стряхнул с платья пыль.

— Будешь хорошо себя вести — руки вправлю, — пообещал он. — Но все равно теперь так уж не попрыгаешь. На всю жизнь будут застарелые вывихи. Чуть неловко дернешься — сустав и вылетит.

Ее восточное лицо оставалось непроницаемым, разве что после мытья апельсиновым напитком кожа пожелтела еще сильнее.

Заремба снял с пояса пейджер и повесил его на зеркало — вдруг вспомнит о нем начальство и попросит позвонить, — вырулил на Сретенку и покатил вперед, без определенной цели, до ближайшего тихого угла, сквера или пустыря, где можно спокойно допросить пришелицу. И допрос начал уже по дороге, предварительно вытряхнув сумочку Евы на пассажирское сиденье.

Кроме редкого, австрийского пистолета «литтл Том», помады, теней, темных очков и прочих дамских принадлежностей, оказался паспорт на имя Айны Исумото, уроженки Бурятии, с московской пропиской и удостоверением помощника депутата Гоаударственной Думы.

— Почему же тебя зовут Евой? — спросил он, наблюдая за пассажиркой в зеркало. — Или ты в самом деле первая женщина на Земле? И от тебя пойдет новый человеческий род?

Она по-прежнему молчала, сидя с закрытыми глазами, будто молилась про себя.

— Сказала бы хоть словечко, а то я твоего голоса не слышал. Ты хоть по-русски-то понимаешь? Шипишь, как змея, и больше ничего.

Под светофором он вскрыл пудреницу, затем помаду и тщательно осмотрел столбик красящего вещества, попробовал проткнуть его шпилькой — не вышло: маслянистая помада намазана только сверху, внутри твердый стержень. Это мог быть портативный радиомаяк — штука у пришельцев обязательная.

— Извини, придется выбросить, — Заремба тронул машину и ловко забросил помаду в кабину разгоняющегося рядом «москвича», затем резко прибавил скорость и пошел вперед.

— Вас все равно уничтожат, — не открывая глаз, произнесла Ева.

— О, какой чудный голосок! — обрадовался он. — Да, когда-нибудь обязательно уничтожат. Если за это дело взялись помощники депутатов — не сомневаюсь. А мою голову тебе депутат заказал? Кстати, кто он? Да не скрывай ты, говори. Это же легко установить, — Заремба показал трубку сотового телефона. — Сейчас, прямо отсюда… Ну?

— Что вы от меня хотите? — она открыла глаза и сразу стало ясно — не молилась, а скрывала боль. Прикованные к петле руки не давали покоя суставам. Боевой каратистский дух ее сейчас упал, обнажив чувствительность…

— Особенного ничего. Но кому потребовалась моя голова — любопытно. Ты скажи, если человек этот подходящий, я, может, сам сниму и отдам, как шляпу.

Он тоже наконец ощутил боль — в переносье, отчего начинался насморк. Кажется, и два зуба в нижней челюсти расшатались, у одного, с золотой коронкой, возможно, корень сломался: чте-то здорово качается, если трогать языком, и ноет…

— Ты же не из шайки какой-нибудь, — продолжал Заремба. — Не шпана уличная.

Чувствуется же почерк… Так давай говорить как профессионалы. А то ты как партизанка… Я уже слишком старый, зубы съел в контрразведке. И хитрый, еще потому что цыган по Национальности. Видишь, я твоих киллеров сделал. Адама без звука взял и сразу расколол до задницы.

— Дерьмо собачье, — проговорила она.

— Это точно. С такими связываться нельзя, если хочешь дело сделать. Но ты же это по молодости?.. Бывало и у меня. За один только страх человека работать не заставишь, особенно в России. Хотя ты восточная женщина, могла бы придумать комбинацию похитрее. Ты же основной исполнитель акции? Тебе поручили снять с меня голову. Рассуждать «повезло — не повезло» — это же не серьезно. Плохо сработала, вот и весь сказ. Любителю можно простить, тебе нет. Ни в одной разведке мира такого не прощают. Думаю, у пришельцев из иной цивилизации дело с этим даже построже.

Заремба сделал паузу, проезжая перекресток, заметил, что Ева уже не скрывает боли, вероятно, она становилась мучительной: вздернутые вверх руки беспокоили растянутые связки, а сустав на ноге распух, сделав изящную, сильную ступню уродливой колотушкой. Верный признак разрыва связок…

Миновав мост через Яузу, он повернул на набережную, в сторону парка места малолюдные в обеденное время.

— Так что выхода у тебя нет, — надо отвечать на вопросы, — вздохнул он. Ты же понимаешь, на тебе висит провал операции. А я сегодня победил. Твои наемные убийцы — мелочь, жлобы. И Адам — дерьмо. Ясно, у тебя не было времени основательно подготовиться и ликвидировать меня аккуратно. Поэтому пришлось воспользоваться тем, что оказалось под рукой. Тебе же только сегодня утром приказали меня убрать? Где-то после одиннадцати?

— Я не могу отвечать на ваши вопросы, — не сразу проронила Ева.

— А придется. Иначе отвезу тебя в контору, там наширяют уколов, накачают всякой дрянью и ты расскажешь мне все, даже то, что сама забыла.

— Это не поможет.

— Ну! Еще как поможет. Недавно какая-то новая зараза появилась, кстати, японского производства. Купили через третью страну. После первого же укола состояние полной откровенности. Пациент ощущает сильнейшее сексуальное возбуждение и на почве этого отказывают самые мощные тормоза. А у женщин особенно… Слышала о таком зелье?

— Слышала… Но на меня не действует.

— Да ладно, не бойся, — усмехнулся он, показывая зубы. — Я же тебя только запугиваю… Ты можешь не отвечать на мои вопросы. Молчи. Просто молчи и все. А я пойму. Я же цыган, по глазам умею читать.

— Снимите наручники, — вдруг попросила она.

— Снять? Пожалуйста, — Заремба въехал в парк сквозь отсутствующий пролет в металлической изгороди, загнал машину под сень старых лип. Не спеша и грузно пересел к Еве на заднее сиденье.

— Болят суставы? — с циничной улыбкой спросил он и как бы со стороны посмотрел на свою, в общем-то неприятную, мерзкую физиономию — таким он ей должен казаться.

— Болят, — с покорностью призналась Ева.

Заремба бесцеремонно и грубо расстегнул кнопки на ее платье, залез рукой за пазуху, ощупал — на шее никаких украшений и бюстгалтера нет, грудь маленькая — два прыщика. Ева испытующе сузила глаза до темных щелок.

— Придется трусики снять,. — продолжал улыбаться он. — Красивые у тебя трусики!

И отвернув подол, захватил жесткими пальцами тесемки на бедрах, сдернул их до колен, преодолевая инстинктивное сопротивление, затем уже аккуратно и бережно снял трусики с ног. Ева мгновенно расслабилась, откинула голову на спинку сиденья.

Заремба поправил подол и, не сводя взгляда с ее лица, прощупал, пропустил между пальцев резинку.

— Нет, ты молчи, — посоветовал он. — Я же все понимаю. Дурочка ты, хоть и помощник депутата. Разве старого цыгана обманешь?