еще раньше. И раньше, чем я. Я точно знаю, что и мысли, и слова, и картины живут сами по себе, в своей собственной вселенной. Как они попадают к нам, и зачем мы им нужны? Может, чтобы питаться нашей любовью, а может, чтобы помочь любить нам. Непонятно. Но они — единственная ниточка между нами и той, другой жизнью, жизнью без боли. Хотя скорее всего и там она тоже есть. Не может не быть.

…Мне пять лет, и я бегу к маме. У меня в руках рисунок.

— Погляди! — я почти кричу. — Ну погляди на это дерево. Оно ухватилось руками за землю. Оно стоит на руках и улыбается. Как в цирке, видишь? Оно живое!

Мама берет в руки рисунок и разглядывает его так долго, так ужасно долго, что уже нет сил ждать. Наконец, не отрывая глаз от рисунка, мама прижимает меня к себе.

— Нюта, доченька, ты очень хорошо рисуешь. Даже слишком хорошо. Я обязательно поговорю с папой. Это надо показать художнику. Может быть, тебе стоит учиться.

Мои рисунки в самом деле показали одному художнику, и я стала ходить к нему в студию. Вернее, меня возил туда папа. Два раза в неделю. Нас всегда провожали мама и Берта. Они стояли рядом. Мама светилась горячим оранжевым, а Берта холодным синим, зато видно ее было почти отовсюду. В студии занимались и другие дети, но я их не помню. Я вообще об этом не помню почти ничего, потому что была там очень недолго. Художник сказал папе, что не сможет меня ничему научить, и мы перестали туда ездить. Я не огорчилась, потому что дома было гораздо лучше, и там я могла не только рисовать. Те, кто умеет говорить, никогда меня не поймут, ведь они не представляют, как им повезло. Может быть, если бы я была, как они, мне не пришлось бы рисовать. Я не жалуюсь, хотя краски меня мучают с детства, а несказанные слова еще больше. И еще то, что всем в этой жизни больно. Всем. И людям, и деревьям, и даже облакам. Сначала я рассказывала об этом маме, она слушала, а потом плакала, но потихоньку и тайком. Я перестала рассказывать, и несказанных слов стало еще больше.

ВЫСТАВКА

Стороны света Анны Вагнер

Майя — Люди — Война — Деревья

Афиш было всего две: одна на улице, у самых дверей, вторая внутри. Заказывать больше не имело смысла — народа не ожидалось, да и не могло быть много, по крайней мере в первый день. Я пригласил тех, кого было можно и кого полагал нужным из своих, то же самое сделал владелец галереи. И, конечно, Алекс — Этери называет ее именно так — с ее связями и кругом знакомых.

В углу, у входа в зал, сидит Нюта, держа в руке пластиковый стаканчик с водой. Кажется, что происходящее не имеет к ней никакого отношения, точно так же, как она к нему.

Зал квадратный. Шестнадцать картин — по четыре на каждой стене. Еще одну, семнадцатую, появившуюся неожиданно лишь накануне, поначалу не замечаешь вовсе, но вся экспозиция подводит тебя именно к ней — миновать ее невозможно.

Мы с Этери осматриваем и проверяем все в последний раз — от освещения до набора напитков.

— Саша, ну как?

— Удивительно. Знаете, в самый последний момент обязательно что-то оказывается не так, какая-нибудь мелочь. А мы всего за сутки поменяли, ни больше ни меньше, всю философию экспозиции. Эта ее «Магнолия», ее последняя работа, сразу оттянула все на себя, да иначе и не могло быть. От нее невозможно оторваться, хочется смотреть и смотреть. И как точно Нюта нашла ей место. Но, Этери, если не секрет, почему так внезапно? Почему Нюта не хотела ее выставлять с самого начала?

— Это ее