на устойчивых фронтах, не знает новых условий. Очень уж резко отличается, казалось, обстановка Юго-Западного фронта, штаб которого за год переместился от Тарнополя до Волги, а войска вели сражения в особо невыгодных условиях на равнинах и в степях, пересеченных множеством шоссейных и грейдерных дорог, от обстановки Северо-Западного фронта. Северо-Западный фронт был устойчив, его оборона залегла в болотах, в дремучих лесах, в жестоком бездорожье. Месяцами линия Северо-Западного фронта сохраняла прочную неподвижность. Эти условия, как день от ночи, отличались от условий военного театра Юго-Западного фронта, где немцы с особой силой и особым размахом применяли тактику обходного маневра, где главной силой войны были немецкие танковые клещи и вторгающиеся в прорыв массы мотопехоты и моторизованной артиллерии. Некоторые штабные работники, сомневавшиеся в опыте Еременко, со смешной удовлетворенностью вспоминали те многочисленные окружения и стремительные отходы, которые им пришлось пережить.

Они не понимали, что если Еременко был чужд их печального опыта отступления, не хотел знать науки степного отхода, то в этом как раз была его сила, а не слабость.

Они еще не понимали, что приближалась новая пора войны, пора, где в вождении войск нужен и полезен окажется весь бесценный, огромный опыт прошедшего года и не нужен, бесполезен будет опыт ночных эвакуаций, срочных перебазирований и штабных кочевий.

Командующий фронтом разместил штаб в глубоком и душном подземелье. Многим это казалось чудачеством. Генерал пренебрег удобствами городских зданий и забрался в душную штольню, откуда командиры вылезали запыхавшись и долго щурились от яркого дневного света.

Этот зарывшийся в землю штаб странно противоречил прелести нарядного южного города, которую Сталинград сохранял наряду с чертами военной заботы и напряженного оборонного труда. Днем у голубых киосков с газированной водой толпились мальчишки, в павильоне-столовой над Волгой торговали холодным пивом, и волжский ветер шевелил скатерти на столиках и белые фартуки подавальщиц. В кино шла картина «Светлый путь», и на улицах стояли рекламные фанерные щиты, изображавшие улыбающуюся девушку в нарядном платье. В зверинце школьники и красноармейцы смотрели на похудевшего во время эвакуационных мытарств слона из Московского зоопарка. Книжные магазины торговали романами, где описывались работящие, смелые люди, чья мирная жизнь шла хорошо и разумно, а студенты и школьники покупали учебники, где все было ясно – даже мнимые величины математики. А ночью над заводами, заслоняя звезды, стлался тревожный, текучий, светящийся дым.

Город был полон людей, его распирало от приезжих, эвакуировавшихся из Гомеля, Днепропетровска, Полтавы, Харькова, Ленинграда, вывезенных с Украины вузов, детских домов, госпиталей…

Фронтовой штаб жил своей особой, отдельной от города жизнью. Черные провода полевых телефонов цеплялись за подстриженные садовниками ветви деревьев. Из покрытых засохшей грязью «эмок», с лучеобразными трещинами на стеклах, вылезали запыленные командиры и оглядывали улицы и дома тем особым, одновременно рассеянным и острым взглядом, каким несколько часов назад осматривали они высокий берег Дона; связные, нарушая все правила уличного движения и приводя в отчаяние милиционеров, проносились по улицам на мотоциклах, и за ними, как невидимый туман, тянулась тревога войны. Бойцы батальона охраны штаба бежали к кухням, стоявшим во дворах, громыхая котелками так же, как делали это в Брянском лесу и в селах Харьковщины…

Когда войска стоят в лесах, то кажется, они несут с собой машинное дыхание города в царство птиц, зверей, жуков, листьев, ягод, трав. Когда войска и штабы стоят в городах, то кажется, они вносят в город ощущение простора полей, лесов, степной вольной жизни. Приходит час, когда сосновые леса, от века знающие свой закон, и огромные, столетиями существующие города ломают свой строй и уклад, и война бушует среди пестрых лесных полян и площадей и улиц старинных городов.

Город уже чуял близкое дыхание войны. Днем в заоблачной высоте летали разведчики, ночью гудели одиночки бомбардировщики. По вечерам на улицах не было света, окна завешивались темной бумагой, одеялами, платками, во дворах и скверах были отрыты щели на случай бомбежки, в подъездах и на лестничных площадках установлены бочки с водой и ящики с волжским песком. Ночью прожекторы шарили среди облаков, и с запада слышалась далекая пушечная стрельба. Некоторые люди уже готовили чемоданы, шили рюкзаки. Жители окраинных деревянных домов рыли ямы и укладывали в них сундуки, швейные машины, обшитые рогожами, никелированные кровати. Некоторые сушили сухари, запасали муку. Одни готовились к немецким бомбежкам, беспокойно и плохо спали, мучились предчувствиями, другие считали зенитную оборону необычайно сильной и думали, что немецким самолетам никогда не прорваться к городу. Но все же жизнь шла по-прежнему, по-городскому, скрепленная обручами общественных, трудовых и семейных отношений, привычек.

4

В тесной подземной приемной командующего Сталинградским фронтом генерала Еременко собрались журналисты, представители московских газет, телеграфного агентства и радиокомитета. Журналисты явились в назначенный час, но адъютант сообщил, что придется ждать. Генерал-полковник Еременко, который обещал рассказать журналистам о положении на фронтах, был занят на заседании Военного Совета.

Разговор начался с шуток по поводу неурядицы между теми корреспондентами, которые ездили в части и бывали на передовой, и теми, что, не выезжая, сидели в штабах, давали по проводу информацию. Те, кто ездил в части, обычно запаздывали, застревали в пути, попадали в окружение, не имели связи, теряя общую ориентировку, зачастую писали не о том, что интересовало редакции. Те, кто сидел в штабах, передавали общую информацию всегда в срок и философски созерцали невзгоды и злоключения корреспондентов переднего края. Естественно, что те, кто действительно был свидетелем боев, сердились на штабных.

Взял слово Збавский, корреспондент «Последних известий по радио».

Збавский начал рассказывать, как он встречался с командующим на Брянском фронте и как генерал не отпустил его, угощал обедом, оставил ночевать.

Но корреспонденты не захотели слушать Збавского. Капитан Болохин, корреспондент «Красной звезды», резко изменил направление разговора. Этот капитан возил в чемодане с фронта на фронт книги любимых поэтов. Поэзия лежала вперемешку с военными картами, газетными вырезками, бельем, носками, портянками.

Он был щепетилен до утомительности, радовался чужим успехам – вещь среди пишущих сравнительно редкая. Его уважали за то, что он работал не покладая рук, не зная отдыха. Товарищи привыкли, проснувшись ночью в деревенской избе, видеть его большую голову, освещенную коптилкой, склоненную над военной картой.

Разговор перешел на главную тему. Завязался спор. Один фотокорреспондент выражал свои мрачные мысли юмористически, говорил, что запас для себя надутую автомобильную камеру: через несколько дней придется вплавь добираться до восточного берега.

Но большинство спорящих считало, что город сдан не будет.

– Сталинград! – сказал корреспондент «Известий» и заговорил о том, что в городе построен первенец пятилетки, что оборона Царицына