По вопросам внешней политики в правительстве царило полное согласие. Мы добивались восстановления полного суверенитета, равенства в вопросе оборонительных вооружений, которые подлежали бы равным для всех держав ограничениям, и сохранения мира всеми возможными средствами. В публичных заявлениях Гитлер строжайше следовал этим принципам. В мае они были одобрены рейхстагом, причем интересно вспомнить, что за них голосовали даже социалисты. Подобные идеи находили отклик в сердцах всех немцев. Зеверинг, голосовавший вместе со своими товарищами-социалистами, объявил в 1947 году, будто бы он с самого начала знал, что внешняя политика Гитлера приведет к войне. И он отнюдь не единственный, кто позволяет себе задним числом расцвечивать свои воспоминания о настроениях 1933 года.

Одной из проблем, требовавших нашего внимания, был вопрос о национальных меньшинствах. Четырнадцать пунктов Вильсона были направлены на превращение права на национальное самоопределение в одно из основных положений международного законодательства. К несчастью, этот принцип не был применен к меньшинствам, оказавшимся на территориях, вошедших в состав новых государств, образованных в соответствии с мирным договором. Вновь обретенные националистические чувства привели к значительному ограничению прав немецких меньшинств в тех странах, народы которых сами прежде являлись национальными меньшинствами. Эта проблема не была выдумана Гитлером, хотя он действительно в полной мере использовал ее как повод в своих отношениях с Чехословакией и Польшей, что в результате привело к войне. В Германии тоже имелись свои меньшинства, и я убедил его упомянуть об их правах в своей речи на заседании рейхстага, о котором я только что говорил. Он объявил, что германское правительство не намерено проводить насильственной германизации и ожидает, что все меньшинства во всех остальных странах будут встречать такое же терпимое отношение к себе. Если бы он остался верен этому принципу, то никогда бы не нарушил данное им Чемберлену обещание, начав 15 марта 1939 года кампанию по ассимиляции чешского народа.

30 мая 1934 года я выступал перед сорока тысячами представителей европейских национальных меньшинств на фестивале, проводившемся на Ибурге, и сделал попытку поднять обсуждение этой проблемы на уровень более высокий, нежели разговоры об уязвлении национальных чувств. Указывая на тот факт, что третья часть немецкого народа живет за пределами территории рейха, я настаивал на том, что единственным способом решения этой проблемы является создание прочной основы для настоящего европейского сотрудничества. Политика Вильсона привела к оживлению узко понимаемого национализма, в то время как повышение жизненных стандартов и сохранение мира и единства в Европе достижимы только при условии перестройки на более широкой – общеевропейской – основе. Немцы, как самая большая этническая группа в Европе, обязаны подать пример будущего партнерства. Если мы сохраним верность принципу ответственности за судьбу Европы, унаследованному от Священной Римской империи, в которой национализм подавлялся всеобщностью католической веры, то опасность возникновения войны будет преодолена.

Сегодня, после трагедии Второй мировой войны, европейские государственные деятели стараются решать возникающие проблемы теми самыми способами, которые в свое время предлагал и я. Они осознали, что Европа может выжить только в рамках наднациональной организации, в которой какая-то часть национального суверенитета будет подчинена интересам общего блага. По крайней мере, общее настроение сейчас более способствует такому развитию, нежели это было в 1933 году.

Как я уже говорил, великие державы, представленные в Женеве в Лиге Наций, признали в декабре 1932 года равноправие Германии в вопросе вооружений. Мы никогда не требовали ничего большего, чем права на оборонительное вооружение, и за время существования моего правительства на цели перевооружения не было вотировано ни единого пфеннига. В действительности в бюджете 1932 года для этого была предусмотрена небольшая сумма, но те деньги были израсходованы еще Брюнингом, и я не был знаком с подробностями. Тем не менее в других европейских странах, особенно во Франции, уже возникала тревога по поводу событий в Германии. В мае французский военный министр в ответ на возобновление наших требований равноправия заговорил о введении санкций против Германии. В сентябре 1933 года Женевская декларация от декабря предыдущего года была неожиданно отменена.

Гитлер решил, что Германии не следует дольше мириться с непоследовательной политикой Лиги Наций в вопросе перевооружений и что для нее будет лучше не принимать больше участия в работе Комиссии по разоружению. Я согласился с этим, но в то же время самым энергичным образом возражал против его решения о выходе из Лиги Наций. От Нейрата помощи почти не было, хотя я и старался доказать ему, что такой шаг приведет к потере престижа и доверия к нам. Он сказал, что не смог убедить Гитлера, но не возражает, если я сам еще раз подниму перед ним этот вопрос. Тем временем Гитлер уехал на выходные дни в Мюнхен.

В тот же вечер я последовал за ним и на следующее утро провел с ним несколько часов в мещанской обстановке его квартиры. Сначала мне казалось, его убедили мои доводы о том, что выход из Лиги Наций лишит нас личных контактов, чрезвычайно важных во внешней политике. Тем не менее, как и во многих других случаях, я все время ощущал его глубокое недоверие к любым дипломатическим связям, не протекающим под его личным контролем. Такое же недоверие он испытывал и к любым взаимоотношениям вне его непосредственного окружения. Во всяком случае, я получил от него обещание обдумать этот вопрос и дать мне знать о своем решении на следующее утро. В воскресенье Гитлер навестил меня в гостинице «Четыре времени года». Он вошел ко мне в номер в почти болезненном оживлении. «Для меня все стало теперь совершенно ясно, герр фон Папен, – сказал он. – Есть только одно решение, и это – выход из Лиги. Мы должны с ними начисто порвать. Все прочие соображения не имеют к делу никакого отношения». Я с отчаянием понял, что он принял окончательное решение и возобновлять спор уже бессмысленно.

Гитлер также решил 12 ноября предоставить это решение народу в форме референдума. Он надеялся таким способом убедить внешний мир в наличии в стране широкой поддержки своего начинания, а кроме того – ясно показать, что этот ход был предпринят исключительно из миролюбивых соображений. В этой связи он совместно с президентом и с Нейратом выпустил официальное заявление о мирных намерениях германского правительства. Мне казалось, что, коль скоро решительный шаг уже сделан, это следует подчеркнуть любой ценой. Поэтому я демонстративно появился вместе с Гитлером на массовом митинге в Руре, где заявил о поддержке его внешней политики. Факт моего весьма критического отношения ко многим мероприятиям, проводимым национал-социалистами, получил в Германии широкую известность. Хотя я не одобрял выход из Лиги Наций, я решил тем не менее засвидетельствовать мирные намерения правительства в целом. В то время мое оппозиционное отношение к курсу, проводимому нацистами, еще не достигло той степени напряжения, как пять месяцев спустя, когда я в речи, произнесенной в Марбурге, публично заявил об ошибках и серьезных нарушениях, совершенных правительством. В конце 1933 года я все еще надеялся, что существует возможность нейтрализовать партийных радикалов и продолжать работать в соответствии с нашей общей политической декларацией.