– Ничем не занята, – ответила Анна, стесненно разглядывая его. Молод, красив, высок. Но есть в нем что-то отталкивающее, что-то такое, отчего дрожь продирает, – Я уже ухожу домой.

Охотник снял с плеча ружье, положил его на землю. Стал расстегивать пуговицы суконной охотничьей куртки, под которой открывалась белая сорочка из тонкого льна.

– Бежишь от меня? – бесстыжим взглядом ярко-синих глаз он окинул ее грациозную фигурку, которую не портило даже сильно запыленное платье из грубой ткани. – Хорошо, беги. Только сначала доставь мне удовольствие.

Анна подхватила юбку, побежала. Ему не составило труда догнать ее. Охотник поймал ее за шнуровку корсета на спине, дернул назад, другой рукой вцепился в косу, свернутую улиткой и заколотую на затылке. Потащил за собой. Анна закричала.

– Кричи сильнее, – расхохотался он, швыряя ее на камни. Она успела выставить перед собой руки, чтобы не разбить лицо. Он приподнял ее и перевернул на спину. Острые грани камней вонзились в затылок, шею, плечи, раздирая их до крови. – Кричи давай! Твои крики меня распаляют.

Она напружинилась и влепила ему пощечину. В ответ он ударил ее кулаком в лицо, так что затрещали зубы, а глазные яблоки, взорвавшись мириадами алых искр, кажется, лопнули.

– Еще раз попробуй и убью. Торчишь тут кверху задницей и думаешь, я должен мимо проехать? Расплатишься со мной по полной.

Он накрыл ее подолом платья, затолкав ткань ей в рот и придушив ее. Стянул нижние штанишки. Она не сопротивлялась, почти потеряв сознание. Пришла в себя от дикой боли – болело там внизу и еще камни, на которых она лежала, с каждым толчком глубже вонзались в спину.

Охотник закончил, бросил ее, поднялся, отошел, заправился, застегнул штаны.

– Скажешь кому-нибудь, это снова повторится, – пообещал он, прыгая в седло и пришпоривая коня, пока Анна вяло поднималась.

Она никому не сказала и домой не пошла. Отмылась в ручье, вернулась на то самое место, где охотник насиловал ее несколько часов назад. Ночь провела, сидя над пропастью, слушая крики горных орлов, звериный вой, доносившийся из лесов. Взошло солнце, озарило долину и горы, согрело ее. Анна встала на колени, долго ползала по камням, поднимая их один за другим и придирчиво рассматривая со всех сторон. Один, небольшой, но увесистый, с заостренным краем, понравился ей больше других – его было удобно держать. Анна успокоилась и уселась, завернув камень в фартук, решила ждать столько, сколько потребуется. День…Неделю…Месяц…

– Опять ты тут? Тебе понравилось что ли, крошка?

Анна очнулась от оцепенения. Всадник вновь перед ней. Вновь ему вздумалось поохотится. Опять те же самые похотливые синие глаза.

Смеркалось. Интересно, сколько она ждала? Просидела до вечера или уже наступают сумерки следующего дня?

– Понравилось, – сказала девушка, сама подняла платье до бедер, легла на спину.

Больше ничего говорить не пришлось. Он мигом оказался рядом. Навалился на нее, суетливо расшнуровывая бриджи. Поцеловал в губы.

– Всегда была бы такой сговорчивой… Не пришлось бы бить тебя… Сейчас тебе станет сладко…

Она позволила ему начать. Правую руку держала далеко отведенной. Он внимания не обратил, что в ней Анна сжимает камень. Выбрала момент, когда он уже ничего вокруг не видел и не слышал, не осознавал себя. Ударила изо всех сил прямо в висок. Раздался противный хряск. Охотник напрягся, поднялся над ней, впился в ее лицо изумленными глазами. Она ударила снова и снова. Не издав звука, он рухнул на нее. Анна выбралась из-под обмякшего тела, вскарабкалась на него верхом и стала бить. Самой острой гранью. Брызнула кровь, кости черепа хрустнули, вогнулись, вместе с кровью из раны потекло что-то белое. Он давно перестал дергаться под ней в агонии, скрести землю скрюченными пальцами, когда Анна поднялась. Бросила камень, вытерлась рукавом, размазывая его кровь по щекам. И только тогда заплакала в голос.

Плача, долго толкала тяжелое тело к разлому. Оно переворачивалось, катилось и, наконец, перевалилось через край. Анна упала на живот, подползла к краю. Неестественно выгнувшись, он лежал недалеко внизу – на узкой площадке, образованной выступающим утесом. У него был сломан хребет, предплечье одной руки закрыло искаженное гримасой лицо. Анна закричала от ужаса, вскочила и побежала.

Как оказалась в лесу, она не помнила. Помнила, что мелькают, проносясь мимо, деревья, ветви хлещут ее на бегу, цепляются за платье, рвут его. Кто-то ее схватил и остановил силой.

– Ты что, девочка?

Анна увидела заросшую лишайником поляну, которую обступали ветвистые дубы. Увидела поверженное ураганом гигантское дерево с вывернутыми корнями, которое почему-то зеленело и цвело. Перед ней стояла худая старуха в коричневой, подпоясанной веревкой мантии, с заплетенными в длинные косы сивыми волосами. У нее была дубленная, испещренная морщинами кожа, ясные, пронзительные, ядовито-зеленые глаза. Старуха держала Анну крепкой когтистой рукой.

– Ты что, девочка? – переспросила зеленоглазая.

– Я…, – язык у Анны одеревенел, отказывался ворочаться во рту. Она почувствовала шедший от старухи пряный травяной аромат, только поэтому не упала в обморок, – убила его.

– Тише, бедняжка. Ты наказала его за злодеяние, – старуха прижала ее к себе. Зашептала что-то на неведомом Анне языке, положила когтистую ладонь ей на живот. Колени девушки подкосились, – И сама наказана. Сядь, внучка медовара, ковер из мха мягок. Я не оставлю тебя, помогу тебе. Спрячу тебя в укромном месте…

Одурманенная голосом старухи, Анна опустилась на мох…

… Вода в котле закипела, с шипением полилась на дрова, по комнате разошелся белый пар. Катриона на кровати завопила. Анна поднялась с пенька, не глядя на дочь, вышла из землянки. На улице стояла глухая ночь. Ухали сычи. Синие цветы у колодца призрачно светились. Анна сорвала несколько цветочков, вытянула из платка нитку, связала им стебельки в пучок.

Она знала куда идти, выбралась из холодного котлована, пошла в чащу. У дуба, ничем не отличающегося от других дубов, растущих в Каледонском лесу, Анна остановилась и укрепила на его ветви свой светящийся букетик.

– Не могу, – сказала Анна громко, – Ни простить, ни забыть не могу. Помоги мне, Кхира. Ты ошиблась тогда, я не сполна заплатила за убийство. Больной ребенок – не достаточная плата за смерть. Нужно нечто большее. Другая смерть. Слишком страшна цена, Кхира, которую я плачу. Приди. Он тоже должен заплатить.

Когда на следующее утро, Анна вернулась к дубу, цветов на ветке не было. В воздухе чувствовался слабый запах аира, багульника и душицы. Анна постояла мгновение и ушла. Она знала, что делать дальше.

Идти туда ночью или накануне наступления сумерек было чистым самоубийством. Анна начала собираться в разгар дня.

Катриона, напоенная маковым