Видит полусотенный Назар, плохо дело. Завязнут здесь – дотемна не добраться до Пскова. Дает знак своим казакам, цепляют они арканы за лафеты, украшенные чугунными ликами, другие концы крепят к седлам. А полон сзади в лафеты упирается. Не время грязи бояться, если хочешь ночевать в тепле.

По команде навалились все разом, вытянули пушку. Раз так, ночевать теперь всем под крышей, а не в лесу, где воет дикий зверь. Опять же, за полоном в лесу углядеть трудно. Хоть и вяжут татары полонников на ночь крепкой веревкой, хоть и выставляют охрану, все равно бегут латиняне. Надеются в обход застав и кордонов обратно пробраться. Одного такого беглеца изловили вчера. Дали ему плетей другим в назидание, так дали, что шкура со спины свисала клочьями. А жаль, хороший мастер был латинянин. Немалые деньги за такого можно было выручить, а теперь – падаль бесполезная. Много за такого не выручишь, даже если выживет.

На биваке обоз нагнали два государевых человека – ученый дьяк с писцом. Дьяк едва с телеги спрыгнул, сразу к пушкам, писец за ним ларь с гусиными перьями, бумагой и чернилами тащит. Назар за работой дьяка смотрит удивленно, а тот пушки ливонские чуть ли не руками щупает, надписи на них читает, писец записывает в грамоту.

– Сия пушка именем «Горькая смерть» отлита в городе Ревеле мастером Кортом Хартманом, – диктует ученый дьяк. – Надпись на пушке латинской прописью: «Меня назвали Горькая смерть, поэтому я разъезжаю по всем странам, не щажу ни бедного, ни богатого, в кого попадаю – мне все равно». Помимо прописи украшен ствол ликами разными, бесовскими. Записал? Пиши далее. Также мастер Корт Хартман. Пушка именем «Красный лев». Отлита в 1559 году от Рождества Христова в городе Ревеле. Зево 6 фунтов. Надпись на пушке: «Меня назвали Красным львом. Железным ядром я бью врага». Морда царя звериного, что лев называется, тут же. Записал? Далее пиши, также ревельская работа, пушка «Ревельский лев». Мастер Карстен Миддельторп. Отлита в 1559. Пушка сия зело огромна. Калибр… фунтов девять будет. Надпись на пушке: «Львом меня назвал Ревельский магистрат, чтоб его врагов разгромил бы я, тех, кто не желает жить в мире с ним. В 1559 году отлил меня Карстен Миддельторп и это правда». Лик на толстом конце пушки не львиный, а человеческий с вострой бородкой. Знать, то мастер Карстен и есть…

Подъехал Назар ближе, окликает государева дьяка. Тот на полусотника глянул без интереса, хотел было перекрестить басурманина, да вовремя спохватился. Объяснил, что государь велел спешно дать всем трофейным пушкам полную опись. В Кремле они будут стоять на стенах, чтобы московский народ видел: есть чем дать отпор крымцам.

Объяснил и снова за работу, он диктует, писарь записывает:

– Сии пушки с рижского похода, пленены ордой бека Тохты. Пушка «Дети Марса». Мастер – Ганс Мейер. Отлита в 1586 году в Риге. Зево – 12 фунтов… Записал?..

1572 год. При Молодях

Пылит летняя русская дорога, тысячи, десятки тысяч копыт и ног топчут ее. Обуты эти ноги в разное: в нарядные стрелецкие сапожки с чуть загнутыми носами, в добрые германские сапоги, изрядно подбитые гвоздями, в легкие татарские ичиги, что так любят царевы опричники, а все больше – в простые опорки да в лапти. Много и босых ног – бережлив русский мужик, несет обувку, подвязанную к древку копья или бердыша. По сухой пыльной дороге и босиком можно, чего зря обувку портить?

Много дорог ведет в Москву больших и малых. И по каждой, со всех сторон сходится к Москве воинский люд. Как ручейки стекаются в великую реку, что потечет прямиком на юг, навстречу степной беде.

Большей частью на дорогах – конный люд. Здесь и боярские сыновья в дедовских доспехах, притом с челядью, и вольные казаки, и опричники в черных кафтанах, посеревших от пыли. Но немало и пеших воинов. Раньше их и в расчет не брали, теперь же пеший с пищалью и берендейкой через плечо – грозная сила! Одно слово – стрелец!

А у иных воинов на плечах не пищали, а мушкеты с длинными и толстыми стволами, и одеты эти стрельцы не по-нашему, в платье короткополое, европейское. Но все в кольчугах и даже в кирасах, на головах железные шишаки, а за спинами длинные плащи. То наемники, ландскнехты из германских княжеств. За деньги воюют. А заплатил им звонкой монетой русский царь Иван Васильевич, что в Великом Новгороде при большом войске.

Знает царь, что страшная орда идет на Москву из Крыма, а не снимает войска с польской границы. Ведь поляки только этого и ждут! И шведы тоже. Нельзя трогать полки действующей армии. Только негласный клич по войскам кинули, кто сам, своей волей хочет за Москву встать, могут пойти с наемниками.

Думают татары, спорят. Одно дело приказ, другое по своей воле воевать с единоверцами. Да еще с крымцами, что собрали несметную силу.

Из ширинов никто не вызвался, да и аргыны с барынами биться с сородичами не рвались. А вот кыпчаки откликнулись.

Из касимовского войска первым вызвался в добровольцы Назар Беркузле. Он остался старшим в роду. А после бегства старшего брата Ибрагима-Мустафы в степь славный род не в почете. Шепчутся за спиной Назара, что брат его изменил клятве салтану, опозорил весь род, но в лицо сказать боятся. Уж больно горяч улан Назар, и в боях себя проявил удальцом. Да только не везет ныне русскому воинству в северных землях, уж как лихо они немца били, а вот на литвинах и поляках споткнулись. Шведы и вовсе оказались крепким орешком. До сих пор Назар Беркузле вспоминает досадную битву на Ладоге, когда две тысячи шведов на мызе Ропша обратили в бегство почти шеститысячное русское войско. Так вместе и бежали и русские бояре, и стрельцы, и татары. И все из-за начальников. Вслух не скажешь, а проиграли ту битву из-за безрассудства нового касимовского хана Саин-Булата. Молод хан и горяч, послал на шведских стрелков и рейтаров конницу прямо с марша без артиллерийской пристрелки, без поддержки стрельцов, вот и получили шведского свинца. Сколько славных воинов полегло, пушки побросали, хорошо хоть сами живы остались…

Мотнул головой Назар Беркузле, отгоняя тяжелые воспоминания, тронул лошадь, нагнал командира немецких наемников мастера Юргена Францбека. Сурово лицо бывалого рейтара, покрыто шрамами. На поясе у него рядом с узким