Феликс умолк. Я спросил:

«А дальше?»

«Дальше я проснулся, — ответил Феликс. — Вернее… как бы тебе объяснить?.. Я теперь сам не знаю, когда я заснул и когда проснулся. Может, я сейчас сплю, говоря с тобой. А когда с ней говорил, всё было как раз наяву…Она мне не ответила. Она мне очень грустно улыбнулась и ушла. А я заснул. И теперь во сне мы зачем-то едем на Лукринское озеро… И призрак моей Госпожи едет впереди нас. И его тоже зовут Юлией».

Феликс опять замолчал. В молчании мы проехали несколько стадий. Я долго колебался, а потом, наконец, решился и спросил у своего друга о том, о чем давно хотел у него спросить:

«Не слишком ли много призраков у человека, у которого… который сам себя назвал Феликсом? И у которого такая замечательная жена?»

Я ожидал, что Феликс на меня рассердится или обидится. Он не обиделся и не рассердился. Я ожидал, что он по крайней мере удивится моему вопросу. Он не удивился. Он весело мне улыбнулся и игриво стал отвечать:

«Да, Руфина — женщина замечательная. Она меня спасла. Но… Во-первых, теперь меня уже не надо спасать. Во-вторых, я ей за всё должен быть благодарен, а это не всегда бывает приятным. В-третьих, она так любит во всём размеренность и порядок, что мы даже… мы даже ласкаем друг друга в строго отведенное для этого время. В-четвертых, я как будто стараюсь ее любить… понимаешь?.. я прилагаю усилия, убеждаю себя, настраиваю и искренне радуюсь, когда я её люблю, когда у меня получается».

Перечисляя, Феликс загибал на левой руке пальцы, как это почти всегда делают греки и крайне редко — римляне. Он и пятый, большой, палец загнул. Но «в-пятых» не сказал.

Как раз в это время мы выехали на берег Лукринского озера. По озеру плавало несколько прогулочных лодок.

«В-пятых, — наконец произнес Феликс, — смотри, как тихо скользят. Загляденье!.. Но если самому сесть в лодку, прелесть исчезнет. Весла будут скрипеть. Может начать укачивать…»

Вид у меня, наверное, был удивленным. Мой любимый друг сострадающе на меня глянул, обнял меня и сказал:

«Не горюй, Тутик. Я тебе дам продолжение моей новой поэмы. Помнишь: о странствиях Венеры? Я еще в Риме закончил новую книгу и озаглавил ее «Гимен». Об этом сыне Венеры мы с тобой никогда не говорили… Ты прочтешь, и многие твои сомнения, я думаю, сами собой у тебя отпадут», (см. Приложение 1, XXIV–XXVIII)

…На озере мы наняли три большие лодки и катались, с воды любуясь окрестностями.

Но трапезничать на берегу, как всегда делают отдыхающие в этих местах, мы не стали. Укромных уголков на озере нет — вокруг слишком много народа. А когда на тебя со всех сторон глазеют, шепчутся, пальцем показывают — Юлия и Пелигн слишком заметные люди, и никакая охрана не может запретить издали таращиться и судачить — когда ты словно в театре на сцене, кусок в горло не лезет, и хочется побыстрее вернуться домой.

Выйдя из лодок, мы снова расселись по экипажам.

XXII. — Я постарался опять оказаться рядом с Феликсом, — рассказывал Вардий, — но Кар мне не дал: ты, мол, уже с ним ехал, теперь моя очередь.

Мне досталось место рядом с Помпеем.

Когда мы поехали, Секст спросил: «Ну как, удалось посплетничать с Назоном?»…Феликсом и Пелигном только я называл моего друга, другие именовали его Публием или Назоном и редко — Овидием.

«Мы не сплетничали, мы беседовали», — поправил я.

«Сплетничали — не мое слово, — возразил Помпей. — Перед отъездом из Бай Публий сам попросил меня поменяться с тобой местами, чтобы с тобой посплетничать. Так он выразился».

«Спасибо, что выполнил его просьбу, — поблагодарил я и вновь уточнил: — Сплетен, тем не менее, не было. Была беседа».

«О чем, если не секрет?» — спросил Помпей.

«Какие от тебя могут быть секреты!..О поэзии говорили. О чем еще можно разговаривать с великим поэтом?!» — Таков был мой ответ.

Помпей помолчал. А потом спросил:

«Как ты думаешь, он знает? Или хотя бы догадывается?»

«О чем?»

«О том, что Юлия по ночам развлекается с рабынями, иногда с одной, иногда с двумя».

«Развлекается?…Как это?»

«А так, как когда-то в Митилене, на острове Лесбос, женщины развлекались».

«А Фе… Назон здесь при чем?» — спросил я.

«Ну, как это при чем? — глубокомысленно улыбнулся Помпей. — Он ведь не только Юлин учитель. Он ее главный воспитатель и надзиратель. Он за нее отвечает».

«А эти, как ты говоришь, развлечения бедной Юлии тоже запрещены?» — я спросил.

«Нет, не запрещены, пока никто об этом не знает. И козочки ее, вроде бы, умеют держать язычки за зубами… Не ночью. Ночью они ими умело работают… Но, во-первых, Юлия иногда сама не может сдержаться и нежничает со своими сапфочками при посторонних свидетелях».

«Как нежничает?»

«Ну, вдруг подойдет и начнет гладить одну из них, влюбленно заглядывая ей в глаза. Или — недавно мне рассказали — входят в Юлину спальню, а она расчесывает волосы у одной из рабынь… Госпожа рабыню причесывает! И не на Сатурналиях, а в обычный день среди лета. Ты такое когда-нибудь видел?»

Я промолчал. Потом спросил:

«Нежничает с рабынями — это во-первых. А что-то есть во-вторых?»

«Во-вторых, — охотно отвечал мне Помпей, — есть у нее один молодой раб. Очень красивый. Она сама его купила в Риме. Имя Лисандр. Он из Магнезии, то ли лидийской, то ли карийской — я так и не понял. Он у нее анагност: читает ей греческие стихи, которые дает ей Публий. Так этого Лисандра она тоже иногда употребляет, когда козочек не хватает. Надо сказать, очень изобретательно и предельно осторожно. Ночью — никогда. Только днем и когда вокруг так много людей, что за всеми не уследишь. Находит совершенно неподходящее место и быстро там насыщается, чтобы никто не заметил ее отлучки… Это во-вторых».

«А в-третьих?»

«Ну, если тебе интересно, — ухмыльнулся Помпей, — до твоего приезда здесь, в Байях, крутился известный тебе Децим Силан. Он Юлию несколько раз посетил, а потом уехал, ни с кем не простившись. Но рабыни его чуть не каждый день приходят на Цезареву виллу, чтобы помочь по хозяйству. Так вот: одна из рабынь лицом поразительно похожа на нашего Децима… Они не меньше трех приходят и все хорошо прикрыты одеждой: ни волос не видать, ни ног, только лица и кисти рук… А милый наш Децим, как ты помнишь, ростом невелик, стройный, черты лица нежные, руки — как у девушки… Я, кстати, к этим Силановым служанкам стал внимательно присматриваться после того, как при последнем приходе Децима Юлия с нежностью на него посмотрела и сказала: «Тебе бы и женское платье пошло». Она это тихо произнесла. Но я расслышал… Ну и…»

«Что ну и?»

Секст посерьезнел лицом и ответил:

«Ничего не берусь утверждать. Но догадываюсь, что эта рабыня с лицом Силана не зря на кухне крутится. Кухня — удобное место. Рядом несколько кладовок, двери которых можно запереть не только снаружи, но и изнутри. Из той же кухни лестница ведет в погреб…И Юлия часто заходит на кухню, чтобы отдать указания, понаблюдать за приготовлением блюд, выбрать в подвале вино… Она иногда долго его выбирает».