2

Возвращение Ирода из победоносного аравийского похода в Иерусалим нельзя было назвать триумфальным, несмотря на то, что назначенный им первосвященником Ананил устроил торжественное богослужение в храме с обильным жертвоприношением и угощением народа. Евреи опасались, что Малх лишь на словах признал Ирода правителем Аравии и при первом же удобном случае снова нападет на Иудею; арабы, в свою очередь, еще больше возненавидели евреев за причиненное им унижение и гибель своего войска и стали распространять о них слухи один другого нелепей. Чем нелепее эти слухи ни становились, тем более они походили на правду. Последующие события показали, что взаимное недоверие и вражда двух родственных народов не были лишены оснований и стали даже обосновываться исторически [223].

Первое, что сделал Ирод, вернувшись домой, это сформировал правительство, назначив на все высшие должности в государстве людей, доказавших ему свою личную преданность. По сути дела, это был первый опыт создания высшего коллективного органа управления страной, который позже был заимствован другими восточными монархами, создавшими при своих дворах диваны [224].

То обстоятельство, что Ирод не включил в состав первого во всей истории Израиля и Иудеи правительства никого из своих родственников, а первым министром и хранителем печати назначил вообще не еврея, а грека Птолемея, вызвало недовольство со стороны членов его семьи, особенно тещи Александры. Эта женщина, кичившаяся своей принадлежностью к роду Хасмонеев, никак не могла смириться с мыслью, что на должность первосвященника Ирод назначил не ее сына Аристовула, а никому неведомого простолюдина Ананила. Подстрекаемая саддукеями, всегда имевшими на нее сильное влияние, она жаловалась своему отцу Гиркану и дочери Мариамне на то, что Ирод оскорбляет ее достоинство, а в ее лице всех иудеев, которые никогда не смирятся с тем, что ими правят чужеземцы и простолюдины.

Гиркан, никогда не отличавшийся честолюбием, отвечал дочери:

– Разве тебе недостаточно того, что Ирод объявил меня, иудея, соправителем, а своего единокровного брата Ферору не приглашает даже на семейные советы?

Александра впадала в негодование.

– Ферора ничтожество и тряпка, который не смеет высунуть носа из-под каблука своей рабыни! – кричала она. – А тебя Ирод сделал соправителем только для отвода глаз, чтобы подчинить своему влиянию ненавидящих его иудеев!

Гиркан искренне удивлялся:

– Меня всегда занимал вопрос, за какие прегрешения иудеи ненавидят Ирода?

– Это оттого, что ты слеп, а теперь, когда тебе откусили уши, стал еще и глух! – отвечала ему Александра. Гиркан, не обращая внимания на оскорбление, нанесенное ему дочерью, продолжал:

– Точно так же, как Ирода, иудеи ненавидели и его отца Антипатра. А за что? Этого я никогда не понимал и, наверно, до самой своей смерти не пойму. Антипатр, например, всегда был моим благодетелем, как был моим благодетелем его старший сын Фасаил, а теперь стал Ирод. Все они достойные люди, которые желают блага нашей стране и ее народу.

– Они идумеяне, и этим сказано все! – отрезала Александра.

– По вероисповеданию они такие же правоверные иудеи, как мы с тобой, – возразил Гиркан. – Если уж говорить о тех, от кого я более других претерпел множество горя и унижений, которых не пожелаю даже врагам моим, то ими окажутся мой единокровный брат Аристовул и его сын и мой племянник Антигон, возомнившие себя царями, а вовсе не Антипатр и его сыновья.

Александра сердилась на бестолковость отца, который к старости вконец выжил из ума, если перестал понимать вещи, доступные разумению любого неграмотного иудея, и шла со своими жалобами к Мариамне, которая была беременна уже третьим ребенком от Ирода.

Мариамна, в отличие от деда, лучше понимала свою мать и была вовсе не против того, чтобы ее младший брат Аристовул стал первосвященником.

– Это было бы так здорово! – говорила она матери и обещала: – Я поговорю с мужем.

– Поговори, дочка, непременно поговори, – просила Александра. – Он так тебя любит, что не посмеет тебе отказать.