4

Весть о создании нового высшего органа управления страной быстро распространилась по всей Иудее и выплеснулась за ее пределы. Одни с одобрением отнеслись к нововведению Ирода, приструнившего таким образом местные религиозные власти, которые за годы борьбы между ним и Антигоном вышли из-под какого бы то ни было контроля и стали явно злоупотреблять своей властью. Другие, и в их числе приверженцы Ирода, отнеслись к учреждению синедриона скептически, полагая, что разделение высшей власти на два самостоятельных органа – исполнительную царскую власть и власть религиозную, на которую возлагались судебные функции, – ослабит Иудею в решении как внутриполитических, так и, в особенности, внешнеполитических вопросов. Третьи сочли учреждение синедриона очередной блажью Ирода, который, не зная, как править непокорными евреями, придумывает все новые и новые затеи.

Известие об учреждении синедриона, всецело подчиненного первосвященнику, вызвало ярость у Александры. Теперь она чувствовала себя не только оскорбленной, но и смертельно раненой, когда ей только и остается что умереть, навсегда унеся с собой в могилу надежду на то, что ее сын Аристовул – последний представитель некогда славного рода Хасмонеев – обретет хотя бы видимость власти. Она написала новое письмо Клеопатре, жалуясь на то, что Ирод оказался никчемным царем, не способным самостоятельно решить ни одного вопроса, которые должен решать любой царь. «То он объявляет своим соправителем моего выжившего из ума отца, – писала она, – то делит свою власть со случайными людьми, которые только и умеют, что без конца помазывают елеем его седую голову, а то выдумал какой-то совет, назвав его синедрионом, и назначил старшим над этим советом выскочку из вавилонян Ананила, который абсолютно не знает страны и традиций ее народа и потому ничего, кроме вреда, принести Иудее не может. Единственный человек, который в состоянии возвеличить Иудею, это мой сын Аристовул, но Ирод понимает, какую опасность таит для него мой мальчик и всячески его унижает, превратив в частное лицо, которое тем только и отличается от раба, что не горбит свою спину от зари до зари в каком-нибудь винограднике и не пасет овец». Заканчивалось письмо Александры словами: «Я бы почла за великую честь, милая Клеопатра, если бы ты приняла меня с моим единственным мальчиком под свое крыло и предоставила нам кров, но самая мысль о том, что Ирод каким-то образом узнает про мое намерение, страшит меня: это ничтожество, которое только и умеет, что заделывает моей красавице дочке одного за другим детей, при этом страшно ревнуя ее ко всем, кто посмеет посмотреть на нее, тут же прикажет убить нас».

Клеопатра показала это письмо Антонию, о чем Ироду тут же сообщила Ревекка, присовокупив при этом, что триумвир лишь посмеялся над страхами Александры, заявив, что Ирод действует обдуманно и смотрит далеко вперед, куда не в состоянии заглянуть ни один смертный, не наделенный талантами Ирода.

Клеопатра закатила Антонию истерику.

– Ты слишком доверяешь своему любимцу, которого называешь не иначе, как львом. А лев всего лишь лев, удел которого плодить себе подобных, дожидаться, когда его львицы принесут ему готовую добычу, и следить за порядком в своем прайде. Но для того, чтобы следить за порядком в прайде, не подпуская к нему посторонних львов, не нужно быть царем, – для этого достаточно нанять евнуха. Твой Ирод – евнух, и я сильно сомневаюсь в том, что дети, которых одного за другим рожает Мариамна, его дети. Он не только никакой не царь, но даже не мужчина!

– Ты говоришь так, как если бы провела с ним ночь в постели и лично удостоверилась в его неспособности быть мужчиной, – продолжал смеяться Антоний.

Лицо Клеопатры залила краска и глаза потемнели от гнева.

– Не смей оскорблять меня! – взвизгнула она. – Не забывай, что я царица Востока, а не шлюха, готовая лечь в постель с первым встречным!

Антонию нравилось, когда Клеопатра вот так вот краснела, невольно выдавая клокотавшую в ней похоть, и сама же на себя гневалась за свою женскую слабость.

– Царица, ну конечно, ты царица всего Востока, – примирительно сказал Антоний, обнимая Клеопатру и прижимаясь к ней всем телом. – Царица, которая не прочь переспать со всеми царями, которые только существуют на свете.

Клеопатра вырвалась из объятий Антония.

– Ты издеваешься надо мной только потому, что прекрасно знаешь, что никакая я не царица Востока, хотя сам же удостоил меня этого титула. Царица, которая не правит ни пядью земли за пределами Египта и которая не в состоянии дать приют своей несчастной подруге и ее сыну. Не смей больше прикасаться ко мне!

Вспыхнувшая перебранка грозила превратиться в ссору. Антоний не хотел ссориться с женщиной, которую любил искренне и преданно. Растянувшись на постели, он сказал:

– Ты получишь земли, которые просишь, и вправе дать приют всем, кому считаешь нужным. А теперь ляг рядом со мной и забудем обо всех львах и их прайдах, с которыми – ты права – в мире людей лучше львов справятся евнухи.

Клеопатра добилась того, чего хотела. Прежде, чем лечь рядом с Антонием, она спросила:

– Ты обещаешь мне это?

– Я клянусь тебе в этом.

Удовлетворив свою и Антония похоть, Клеопатра села за стол и написала Александре ответное письмо, которое попалось на глаза Ревекке. Ревекка тут же изложила его содержание в очередном послании Ироду. Так Ирод узнал о хитроумном плане бегства Александры с Аристовулом из Иудеи, придуманном Клеопатрой. Александре надлежало приготовить два гроба, в один из которых она должна была лечь сама, а в другой уложить Аристовула. Под покровом ночи гробы верные люди вынесут из Иерусалима и доставят в Аскалон [237], где их возьмут на борт присланные Клеопатрой галеры и доставят в Египет. Вырвавшись таким образом на свободу, Александре с Аристовулом незачем будет страшиться гнева своего царя.

Ирод созвал семейный совет, на котором в шутливой форме поведал всем о намерении Александры бежать из Иудеи с Аристовулом в гробах. Обращаясь к шурину, он спросил:

– Как тебе понравится идея отправиться в дальнее путешествие на галере в тесном гробе?

Аристовул, которому мать не сказала ни слова о своем письме в Египет и ответном послании Клеопатры, в котором содержался план их бегства из Иудеи, рассердился.

– Никак, – сказал он. – Предпочитаю путешествовать на коне, а не на галере и, тем более, не в гробе. – Смело посмотрев в глаза Ироду, добавил: – Если ты, конечно, разрешить мне и моей матери отправиться в Египет погостить у Клеопатры.