— Пойдёмте обедать! — громко воскликнула моя мама и улыбнулась. — У меня уже всё готово! Мойте руки и за стол.

Она мягко освободилась из объятий моего отца, закрыла дверь и ушла на кухню. Мы остались с ним в прихожей одни. Я смотрел на него исподлобья, сжимая и разжимая зубы. Я бы, моя воля, выставил его за дверь и закрыл бы её на все замки и цепочки. Но только глухо спросил:

— Зачем ты здесь? Я с тобой никуда не пойду.

Он смерил меня взглядом неторопливо сверху вниз и спросил чуть слышно:

— А я уже куда-то тебя позвал?

Вообще-то нет, он ни разу пока не заговаривал об этом, и я почувствовал себя в наиглупейшей ситуации. Шепнул:

— А зачем тогда?

Но он не отвечал мне, медленно сбросил ветровку и повесил её на крючок вешалки, снял лёгкие кожаные туфли. Я всё время наблюдал за ним со стороны, он злил меня, своей неторопливостью, основательностью злил. Такой уверенный, спокойный, будто у себя дома. Ага, папочка с командировки вернулся. Хозяин в дом — мыши по норам…

Но я заметил его взгляд, брошенный на зеркало в прихожей, как будто и мельком, но нет, он задержал его на зеркальной поверхности дольше обычного взгляда, и совсем не для того, чтобы оценить свой внешний вид или новую причёску. Мне показалось, я даже понял, о чём он подумал, я знал о его трепетном отношении к зеркалам, особенно к большим зеркалам.

— Ты же проводишь меня помыть руки? — спросил он меня мягко и прошёл первым по коридору.

Блин! Пока мы здесь не одни, я должен был играть по его правилам. Хорошо. Посмотрим, что будет дальше.

Мы в полном молчании помыли с ним руки и дружно зашли на кухню. Пахло борщом, мама всегда варила борщ на выходных, почему-то так у неё было заведено, уж и не знаю, с какого момента в жизни.

А я почему-то невольно вспомнил те блюда, что подавали в Лоранде, там повара изгалялись с дичью и с птицей: оленьи бока, заливное, жаркие. А у матери банальный борщ. Мне почему-то стало неудобно за неё перед ним. Чем его удивишь? Борщом со сметаной? Докторской колбасой, как её делают сейчас из соевого мяса и говяжьих обрезков? Хлебом из магазина?

Отец первым сел за стол и, взяв нож со столешницы, принялся крутить его в пальцах. Это почему-то насторожило меня. Он же, наверное, как и Вираг, хорошо умеет обращаться с лезвиями.

— Арсений, сынок, нарежь хлеба, — попросила меня мама, она всё что-то возилась у плиты, стучала тарелками.

Я тоже сел за стол и протянул руку, ожидая в молчаливом жесте, когда отец догадается и отдаст мне нож. Мы сидели через стол друг от друга и смотрели: я на него, а он на меня. Граф медленно протянул мне нож рукоятью вперёд, и я занялся нарезкой хлеба, а потом будто ненарочно убрал нож со стола в мойку, чтоб под руками не лежал.

Первую тарелку мать поставила ему, всё время она что-то говорила и говорила, про погоду, про новости из телевизора, про то, как здорово, что сегодня выходной. Я не слушал, если честно, я всё время следил за отцом. Я всё ждал от него подвоха, что в каждую секунду он выкинет что-нибудь. Но он неторопливо хлебал борщ и не сводил взгляда с матери, хоть она и сидела сбоку от него.

Я видел, как они переглядываются, как школьники, как студенты влюблённые, особенно она. Он-то ел, просто улыбался ей глазами, а вот она порхала, как весенняя бабочка вокруг. Ах, соль подать! Ах, добавочки! А может, бутылочку «Кагора» припрятанного откроем? Ах, не хотите! Ты ж, наверное, за рулём!

Ага, за рулём он! Чего? Кобылы? Какой ему руль?

Меня аж передёрнуло, и я не выдержал:

— Мам, сядь и ешь нормально! Что ты как… — я не договорил, встретив прямой взгляд отца на своём лице.

— Ты сам ешь! — сказал мне прямо.

— Я ем.

Он согласно кивнул несколько раз и добавил к сказанному:

— Вот и молодец, ешь дальше.

А мать воскликнула:

— Как же так получилось-то, а? Как же мы встретились с тобой? Столько лет прошло! А у тебя ведь сын! Смотри, какой вымахал, третий курс заканчивает! Ты ведь и не знал, правда? Бернат? Ведь не знал же?

Он помолчал, с улыбкой разглядывая её лицо, а потом ответил негромко, сдержанно:

— Я искал тебя… Тогда… Я был в этом… — потерялся на миг, но быстро нашёлся, — в вашем Новосибирске. Искал тебя. А ты уехала. И не сказала, куда. Мне в театре сказали лишь, где-то на Дальнем Востоке. Ты должна была оставить мне, куда поедешь… место…

— Адрес, — подсказала она ему нужное слово. — Но я же не знала, что ты надумаешь искать меня. Мы же не договаривались. Помнишь? Ты помнишь Прагу? Карлов мост? И Влтаву на рассвете? Ох, Бернат, я же даже не думала, что ты будешь искать меня, искать в России… Ты же торопился домой. Помнишь?

Я следил за его лицом. «Помнит. Всё он помнит. Ему отец тогда дома невесту уже подыскал, и свадьба, поди, уже была на носу, вот он и торопился. Зачем только мать здесь искал? От молодой жены в Россию потянуло? Или старая любовь не ржавеет? Хотел двумя семьями пожить? Чтобы жёны, детишки и там, и тут были? Да только она уехала и адресок не черканула, и меня в себе увезла… Ты и не знал ничего… Пока я в Лоранде не объявился…»

Папаша чёртов!

«Мама, открой глаза! Он меня у тебя забрать хотел! Хотел оставить рядом с собой, чтобы ты одна осталась! А ты перед ним… ты вокруг него вьёшься…»

Я резко поднялся из-за стола и убрал пустую тарелку в мойку. Я злился на всё и на всех, особенно на него.

— Кто чай будет? — спросил через зубы.

— Все! Зачем спрашиваешь, Арсений? Конечно же, все! — Голос матери восторга полон, подожди, ещё петь начнёт от полного счастья.

Я налил