более скромную должность. Из земель же — лишь Норик. В этом случае римляне оставались бы хозяевами всей Италии, ибо Норик был, в определенном смысле, не частью собственно Италии, а римским колониальным владением. Гонорий же не согласился и на это. Не желал он допускать до себя Алариха — очередного страшного в своей первобытной мощи и сурового германца, в чьем присутствии Гонорий ощущал себя таким слабым и женственным. Он предпочел остаться в окружении кастратов и монахов (Сар и прочие — не в счет, сын Феодосия держал их на расстоянии, и они с этим мирились). Позволив Алариху обрушиться на Рим (давно уже переставший быть столицей римских императоров и называемый «императорским городом» лишь по привычке). Вполне заслуживавший, с точки зрения доброго кафолика Гонория, суровой кары за то, что принял узурпатора Аттала — то ли идолопоклонника, то ли арианина — и снова впал в язычество. А то, что эта кара будет осуществлена руками «варваров», даже хорошо (никто из римлян не подумает заподозрить его, Гонория, в жестокости по отношению к «царственному граду» и населяющим его «квиритам»).

«Теперь готы и гунны стояли в лихорадочном нетерпении на высотах перед Римом, который царь обещал отдать им на разграбление. В стороне Ватикана эти дикие воины могли видеть базилику Св. Петра и дальше за ней, на берегу Тибра, базилику Св. Павла. Начальники говорили воинам, что они не должны направлять своих жадных взглядов на эти, полные золота и серебра, святыни; но все, что есть дорогого за высокими стенами Аврелиана, принадлежит им, воинам, если они смогут проникнуть за эти стены» — писал Фердинанд Грегоровиус, немецкий историк родом из Восточной Пруссии (бывшего «Рейдготланда) в своей «Истории города Рима в Средние века» (начинающейся в завоевания града на Тибре Аларихом — В.А.)».

«И воины, одолеваемые хищными желаниями, видели перед собой неисчерпаемую добычу; они смотрели на это чудо архитектуры, на этот переживший столетия мир домов и улиц с высокими обелисками и колоннами и с позолоченными статуями на некоторых из них; они видели стройно расположенные величественные храмы, театры и цирки, стоявшие как громадные круги, термы с их тенистыми помещениями и обширными куполами, сверкавшими на солнце, и, наконец, обширные дворцы патрициев, казавшиеся городами внутри города, городами, в которых, как знали воины, имеются в изобилии драгоценности и скрывается роскошный и беззащитный цвет римских женщин» (Грегоровиус).

Так живописует нам перо влюбленного в Рим и все римское потомка «рейдготов» последнюю картину древнего «Вечного Города», все еще преисполненного языческого блеска, но уже христианского, окруженного полчищами «варваров», наконец-то, после столетий напрасных попыток захватить «центр мира», вплотную приблизившихся к своей желанной цели.

«Варварская фантазия воинов была вскормлена рассказами о сокровищах города, слышанными от кочевых предков на Истере (Истре — В.А.) и у Меотийского болота; но животной жадности воинов ничего не говорила недоступная им мысль о том, что город этот был городом Сципионов, Катона, Цезаря и Траяна, давших миру законы цивилизации. Варвары-воины знали только, что Рим силой оружия покорил мир, что богатства мира собраны в Риме, и эти сокровища, которых еще ни один враг не грабил, должны достаться им как военная добыча. И этих сокровищ было так много, что воины надеялись мерять жемчуг и благородные камни, как зерно, а золотыми сосудами и роскошными вышитыми одеяниями нагрузить телеги. Лохматые сарматы войска Алариха, одетые в звериные шкуры (оставим данное утверждение на совести глубокоуважаемого мэтра Грегоровиуса, ибо сохранившиеся описания и изображения представляют нам сарматских ратоборцев в шлемах и чешуйчатой броне, а вовсе не в звериных шкурах — В.А.) и вооруженные луком и колчаном, и сильные готы, облаченные в медные панцири (в медные ли — вопрос, но вообще-то готы к описываемому времени давно использовали римское вооружение, включая защитное, которым сами римляне пользовались во все меньшей степени, как уже говорилось выше — В.А.) — и те и другие, грубые сыны природы и воинственных скитаний, не могли иметь никакого представления о высоте, на которой стояли в Риме искусства, только смутно чувствовали, что Рим для них — море сладострастной неги, в которое они погрузятся; и они знали также, что все римляне — или презренные гуляки, или монахи-аскеты» («История города Рима в Средние века»).

Язычник Аммиан Марцеллин и христианский святой Иероним Стридонский также оставили нам красочные описания этого насквозь порочного Ветхого Рима, готового теперь, в бесславном конце своего блестящего исторического пути, упасть, как перезрелый плод, в руки иных, новых народов. Особенно примечательны в этом отношении письма блаженного Иеронима. Из них явствует, что христианство, новая мировая религия, поднялось со своего изначального уровня рабов, бедноты и воинов на уровень обитателей дворцов и создало в Риме новое общество. Не слишком отличающееся, несмотря на приверженность новой вере, от старого римского общества. Ибо столичное духовенство боролись за кафедру епископа Первого Рима (которой предстояло вскоре стать известной новому миру как «папский престол») средствами, приличествующими, скорее, мирянам. И зачастую ни в чем себе не отказывало.

«Проникши в дома вельмож и обманувши женщин, обремененных грехами, всегда учащихся и никогда не могущих придти в познание истины, они (клирики — В.А.) принимают на себя личину святости: и как бы подвизаются в продолжительных постах, посвящая между тем ночи тайным пиршествам. Стыдно говорить о них более, чтобы не показаться не наставником, а прельщенным. Есть и другие (я говорю о людях своего сословия), которые домогаются пресвитерства и дьяконства, чтобы с большею свободою видаться с женщинами. Вся забота у них об одеждах, чтобы благоухали, чтобы нога была гладко обтянута мягкой кожей. Волосы завиты щипцами; на пальцах блестят перстни: чуть-чуть ступают они, чтобы не промочить подошв на влажной дороге. Когда увидишь таких людей, считай их скорее женихами, чем клириками. — Иные все старание и всю жизнь посвятили тому, чтобы узнать имена, дома и права благородных женщин. Опишу кратко одного из них особенно искусного в этом, чтобы, зная учителя, ты тем легче узнавала учеников. С восходом солнца он поспешно встает, составляет план поздравительных визитов, выбирает кратчайшие дороги, и наглый старик пробирается даже в спальни к постелям спящих. Увидит изголовье, изящное полотенце, или что-нибудь другое из домашней рухляди, — ощупывает, удивляется, хвалит, и жалуясь, что нуждается в этом, не выпрашивает, а просто вымогает: потому что всякая женщина боится оскорбить почтаря городского (явный намек на склонность подобных недостойных душепастырей к распространению клеветнических слухов и всяческих сплетен — «черного пиара» тех времен — В.А.). Непорочность — враг для него, пост — также: он любит обед роскошный