Создание Левиафана позволяет прекратить войну властных группировок и перевести ее в относительно мирное русло (придворных интриг или парламентских дебатов, в зависимости от принятого государственного устройства). На смену «священному праву королей», предписывающему поддерживать любого самодура на троне (который может довести дело до гражданской войны), предлагается договорное право Левиафана, специально сконструированной государственной машины, главная задача которой — предотвращение открытого столкновения группировок.

Разумеется, Гоббс не был первооткрывателем идеи о договорном источнике верховной власти [388]; но образ Левиафана (помещенный на обложку книги), «смертного бога», созданного самими людьми для своего же блага [389], оказался отличным инструментом для пропаганды идеи общественного договора. Что делать, когда непонятно, вокруг кого объединяться? Собраться, договориться и сделать себе Левиафана!

Практик. Даже в относительно молодой российской элите после дефолта 1998 года, когда стало ясно, что дальнейшая грызня олигархов оставит всех у разбитого корыта, было принято решение призвать независимого арбитра! [390]

Теоретик. Изобретение Гоббса (конечно, не одного Гоббса, мы же помним, что он лишь высказал от своего имени идеи, сложившиеся у влиятельнейших людей своего времени) сразу же было взято на вооружение. В 1653 году английский парламент выбрал Левиафаном Кромвеля, а в 1660–м — Карла II. Но в 1685 году власть Карла II унаследовал никем не выбранный Яков II и сразу же в полной мере проявил все недостатки наследственной монархии, начав продвигать своих единоверцев–католиков. Перед английской аристократией возникла новая проблема: что делать, если Левиафан вместо поддержания мира между группировками сам становится властной группировкой? Гоббс, не рассматривавший вопрос долгосрочной эволюции власти, для ее решения был бесполезен; требовалось новое изобретение, способное поставить Левиафана на место [391].

При знакомстве с текстом локковских «Двух трактатов» вызывает удивление тема первого из них. Локк снова критикует «священное право королей», прицельно разбирая трактат Роберта Филмера (1588-1653), умершего еще во времена Кромвеля! Казалось бы, кого может интересовать такое старье в 1690 году? Но дело в том, что книга Филмера «Патриарх» была опубликована только в 1680–м, как раз к последнему раунду борьбы Карла II с парламентом, завершившейся полным разгромом последнего. Старая идея «священного права» вернулась в качестве придворной идеологии абсолютистского правления, и ее нужно было основательно раскритиковать, прежде чем переходить к изложению позитивной программы. В результате Локк на протяжении многих страниц разбирает концепцию Филмера «всякая власть от Бога, вручившего Землю Адаму и его потомкам», приходя к резонному заключению, что если даже исходно Земля и принадлежала Адаму, то разобраться через несколько тысяч лет, кто теперь более законный его потомок, без гражданской войны затруднительно. Следовательно, вопрос о том, кто должен осуществлять легитимное правление, снова оказывается открытым.

Казалось бы, самое время обратиться за помощью к Левиафану. Но тут мы сталкиваемся с новым удивительным открытием: слово «левиафан» в тексте «Двух трактатов» встречается лишь дважды, и оба раза — вовсе не как произведение Гоббса! Локк избегает любых упоминаний о своем предшественнике, и это не случайность. Гоббс, популяризировавший (конечно же не «в массах», а среди участников властных группировок) идею договорного, рукотворного устройства государства, одновременно полагал, что устойчивой формой такого государства может быть только единоличное правление [392]. Вступать в открытую полемику с Гоббсом, именем Левиафана которого обосновывалось любое государственное строительство, значило нарушить целостность всей «виговской» идеологии, и потому Локк развивал изобретение Гоббса, не упоминая его самого.

Итак, кому же доверить управление государством, чтобы исключить использование такого управления в личных целях? Сама постановка вопроса уже содержит ответ: разумеется, не личности, и даже не группировке. Левиафан, государственная машина, обеспечивающая мирное разрешение конфликтов, и должен представлять из себя машину [393], работающую по строгим, одинаковым для всех правилам.

Только в этом случае ни одна из властных группировок не сможет использовать ее для уничтожения всех остальных; только такая машина обеспечит реальный «гражданский мир» и гарантирует право группировок на жизнь.

Читатель. Машина, говорите? Работающая как заведенная ради чужих, а не своих интересов? Не слишком привлекательное занятие для главы государства!

Теоретик. Вильгельм III, уже захвативший к тому времени английский престол и обнаруживший некоторые его особенности, был с Вами полностью согласен:

«Он сказал мне однажды, — вспоминал епископ Бснет об одном из своих разговоров с принцем Оранжским, — что он понимает пользу республики, так же как и королевского правления, и невозможно определить, какое лучшее; однако он уверен: худшее из всех правлений — такое, при котором король — без денег и безвластие [Томсинов, 2010, с. 197].