«Я думаю, — писал он, — что Советский Союз ставил перед собой две цели. Во-первых, вбить клин между США и Англией. Во-вторых, испытать наше тщеславие и решимость».

На самом деле в дни Карибского кризиса я вовсе не ставил перед собой задачи подорвать атлантическое единство Лондона и Вашингтона. Не стремился я и подыграть англичанам в их стремлении выступить в качестве миротворцев. Вопросы мира и войны тогда решались в Москве и Вашингтоне, а не в Лондоне. Я это прекрасно понимал. Мое предложение о мирной конференции готовилось на случай, если Карибский кризис перерастет в вооруженный конфликт. Обмен ядерными ударами я не исключал из сценария возможного развития событий. Военное столкновение было вполне реально. Вот на случай такого конфликта и готовилось предложение о мирной конференции в Лондоне.

В течение всех дней кризиса Хрущев и Политбюро заседали в Москве практически непрерывно. Американские журналисты писали, что и в Белом доме, и в Кремле окна светятся ночи напролет. Узнав об этом из обзоров прессы, Хрущев перенес заседания Политбюро из Кремля за город, на дачу в Ново-Огарево, куда американским репортерам было не добраться.

А в кливденском особняке вечером 27 октября, перемежая беседу за столом закуской и выпивкой, мы с нервным интересом поглядывали на экран телевизора. С нетерпением ждали вечерний выпуск новостей.

Обстановка вокруг Кубы была накалена до предела. Американские средства ПВО заступили на боевое дежурство по всему восточному побережью США. В воздухе круглосуточно барражировали стратегические бомбардировщики американских ВВС с термоядерными бомбами на борту. Вокруг Кубы сжалось кольцо военно-морской армады Соединенных Штатов Америки. Вооруженные силы Советского Союза и стран Варшавского пакта также были приведены в состояние боевой готовности.

Накануне я объехал на машине своего болгарского коллеги Николая Ивановича Кливлева основные базы американских и британских ВВС на острове. Летчики беспечно попивали пиво в барах и флиртовали с местными девушками. Ничего тревожного, никакой повышенной боеготовности я не обнаружил, о чем и сообщил резиденту.

Ничем не потревоженная обстановка на Британских островах явно не увязывалась с тем, что творилось на тот момент по другую сторону Атлантики, вокруг Кубы и в резко осложнившихся советско-американских отношениях.

Карибский кризис взбудоражил руководство СССР. Военные сетовали на то, что к их советам Кремль не прислушивается. ГРУ и Генштаб предупреждали Хрущева, что транспортировка громоздких ракетных установок на Кубу не может остаться незамеченной для американской разведки. Дипломаты возмущались тем, что договоренность с Кастро о поставках ракетного оружия на Кубу держалась в секрете не только от чужих, но и от своих. Каково же было им юлить и выкручиваться, уходя от прямого ответа на вопрос о присутствии советских ракет на Кубе, снимки стартовых площадок которых американский представитель в ООН Эдлай Стивенсон представил в качестве вещественного доказательства на заседании Совета Безопасности. Партийные аппаратчики возмущались диктаторскими замашками Хрущева, не желавшего даже ставить их в известность о своих сомнительных и весьма рискованных планах. Их беспокоили перспективы нараставшего разлада с Мао и милитаризация Германии. Конфронтация с Соединенными Штатами в этих условиях казалась абсолютно неуместной и совсем небезопасной.

Впрочем, далеко не все были недовольны авантюрной политикой Никиты Сергеевича. Некоторые бесшабашные головы были искренне ею увлечены. В их числе в ту пору был и я. Крылатая фраза Хрущева «испугали ежа голой задницей» была тогда моим любимым лозунгом. Как и советскому лидеру, мне все было нипочем. Главное — это уверенность в собственных силах и нахальство. Пусть американцам будет неповадно окружать нас военными базами. Мы поставим ядерные ракеты прямо у них под брюхом. Знай наших! Никакая система раннего предупреждения не спасет их от удара ракет, подлетное время которых будет всего три-четыре минуты. Пусть-ка они после этого воспротивятся вывести свои ядерные ракеты из Турции.

Я рассчитывал на успех операции «Анадырь».

— Премьер-министр Гарольд Макмиллан мог бы сделать важный шаг к достижению мира, выступи он с инициативой о созыве лондонской мирной конференции для разрешения Карибского кризиса, — пытался уверить я англичан. — Хрущев будет готов принять ваше предложение. Мир в опасности. В ваших руках возможность его спасти.

В ответ мне лишь вежливо обещали подумать. Согласия на свою инициативу от англичан я так и не получил. Впрочем, не я один. Тогдашний временный поверенный в делах СССР в Лондоне Виталий Логинов дважды пытался склонить сэра Алека Дугласа Хьюма ко все той же посреднической миссии.

Эта миссия могла быть востребованной лишь в случае вооруженного конфликта между СССР и США, но его, к счастью, удалось избежать. Англичане не хотели устраивать никаких демаршей без ведома и согласия Вашингтона. А Белый дом и без каких бы то ни было посреднических усилий в Лондоне вел трудный диалог с Кремлем, который принес, в конце концов, результаты.

Официальный диалог шел через советского посла в Вашингтоне Анатолия Добрынина, а неофициальный — через резидента КГБ в Вашингтоне генерала Александра Феклисова. Войдя в контакт с братом американского президента Робертом Кеннеди и установив с ним доверительные отношения, вашингтонская резидентура через специально установленный канал прямой связи обеспечила непосредственный выход премьера Хрущева на президента США.

О действии этой «горячей линии» мне рассказали, когда я вернулся в Москву. Тогдаже от своих друзей из Генштаба я узнал и о том, насколько близки мы были к началу военных действий друг против друга. Даже когда Кеннеди получил от Хрущева послание, в котором он соглашался вывести с острова все наши ракеты, если Соединенные Штаты Америки дадут гарантии невмешательства во внутренние дела Кубы, война чуть было не взорвала эти хрупкие шансы на мир.

Утром 27 октября советской ракетой «земля-воздух» над Кубой был сбит американский разведывательный самолет «У-2». Пилотировавший его майор Андерсон стал первой жертвой блокады. Этот случай всколыхнул Пентагон. Генералы требовали от президента США нанести по «комми» ответный удар. Джон Кеннеди с огромным трудом сдерживал их натиск.

По «горячей линии» Феклисова в Кремль 27 октября было передано полное тревоги послание американского президента. «На меня, — писал он, — оказывается сильное давление. Так может начаться война». Получив это сообщение из Вашингтона, Хрущев был всерьез напуган. Он немедленно в ночь на 28-е приказал советским кораблям взять курс на родину. Ракеты и ядерные боеголовки к ним также возвращались домой. Часы войны были повернуты вспять и начали отсчитывать первые минуты мира.

В ту ночь на 28-е, вместо того, чтобы радоваться благополучному разрешению конфликта, я был вне себя от ярости. Я чувствовал себя униженным и оскорбленным. Так обмануться в руководителе собственной страны! Хрущев уступил американцам! Испугался! Приказал нашим ребятам отступить! Эти горькие мысли не давали мне покоя.

На чем свет стоит я клял не только своих, но и правительство Гарольда Макмиллана, которое, сделав ставку на силу Вашингтона, тоже выиграло игру. Я был уверен, что Советский Союз оказался в проигрыше и американцам, и англичанам. Такое унижение было трудно перенести.