Услышав слабое, произнесённое тихим, севшим голосом, но явно безапелляционное «нет», Самокатов вновь опешил. Он как-то сразу понял, что ничего не добьётся от этого дрыща — дохлого, тщедушного, но, видимо, имеющего какой-то несгибаемый внутренний стержень. Федя, может, и хотел бы сейчас выполнить все прозвучавшие угрозы и подтвердить статус правильного пацана, но понимал, что если изобьёт Юшкина, то скрыть злодеяние никак не удастся, что придётся по всей строгости отвечать — иметь дело с командиром, а то и вообще пойти на каторгу. А это не входило в его планы. Тем более, за полгода до дембеля! Он хоть и пялил на себя имидж повидавшего жизнь лагерного законника, но реально чалиться на нарах совсем не хотел. Однако слово конкретного пацана — не воробей, прозвучало — надо выполнять! И что тут оставалось делать?

Вите между тем надоело ждать. Бежали минуты, он уже почти успокоился, ожидая развязки, а она не наступала. Природная деликатность не позволяла ему потревожить Самокатова просьбой порешить его побыстрее, но очень хотелось в туалет и было стыдно, что если когда это произойдёт, его несчастный труп напустит на палубе лужу.

Открыв глаза, Витя обнаружил, что картина в общем-то не изменилась: притихшая толпа и нависший над ним в позе изготовившегося мясника Самокатов. Выражение его лица было, как всегда, свирепым, но одновременно и озадаченным, где-то даже беспомощным. В первый раз он видел Федю столь явно пребывающим в нерешительности. Витя, может, и не воспользовался бы случаем, закрыл бы снова глаза и предоставил Самокатову самому выпутываться, но терпеть было уже невмоготу, поэтому, презрев все нормы приличия, он выполз из-за стола и, ни слова не говоря, под недоумевающими взглядами присутствующих поковылял, прихрамывая, в гальюн шестого отсека. Когда вернулся, его койка была уже занята, вещи сброшены на пол, а Самокатов во всеуслышание заявил, что место ему теперь — у параши.

Всю следующую неделю Витя был изгоем. По наущению Самокатова его шпыняли все кому не лень. Стадный инстинкт — страшное дело: люди, поодиночке адекватные и вменяемые, в толпе становятся безжалостными монстрами. Ни на секунду не поверив вздорным обвинениям, многие вполне нормальные парни включились в увлекательное занятие — травлю своего же товарища, попавшего в беду. Особенно старались двое «карасей» — Гнанюк и Корявко. Эти ничтожества, в недавнем прошлом сами униженные и оскорблённые, почуяв возможность на ком-то безнаказанно отыграться, быстро приняли правила игры и показали себя настоящими полицаями. В желании угодить своему авторитетному покровителю они по очереди терроризировали Витю, не давая ему нормально ни есть, ни спать. И, как водится, наглое зло стало побеждать застенчивое добро. Будучи простым деревенским парнем, не искушённым в таких делах, Витя молча страдал, спуская притеснителям оскорбления и обиды. Однако как ни терпелив, как ни вынослив был пастушок, как ни кротка и безобидна была его душа, всему есть предел. И вот, оказавшись у последней черты, он задумал страшное.

— Вы не волнуйтесь, товарищ лейтенант… Я вас не подведу… и командира… — решил успокоить меня Витя, заканчивая рассказ. — Потерплю ещё пару недель… до возвращения на базу… чтобы лодку с боевого дежурства не сняли… А там — всё равно Самокатова приколю… и этих двух уродов.

Точно так же как некогда Камаз, услышав тихое «нет», тут же ему безоговорочно поверил, так и у меня не возникло ни малейших сомнений в том, что Витя исполнит задуманное. Хоть и было теперь моей главной задачей отговорить его от кровожадного плана, я не смог скрыть восхищённого взгляда.

— Вот он, настоящий русский характер! — подумал я. — Простой, неказистый, бесконечно терпеливый. Держится, гнется, но как доходит до предела — берегись!

— Витя, — сказал я ему. — Я вижу: жизнь тебе уже не дорога, но зачем так бездарно её разбазаривать… и вообще терять? Пообещай, что тыкать себя заточкой не будешь. А я тебе помогу. Поверь мне! Если послушаешься меня — завтра же всё нормально будет! И в тюрьму не попадёшь. Оставят тебя в покое Самокатов … и эти ушлёпки.

Витя недоверчиво на меня посмотрел, немного подумал и утвердительно кивнул головой:

— Не буду, товарищ лейтенант, обещаю…

Я придвинулся поближе, словно боясь, что кто-то может нас услышать, и, доверительно положив Вите ладонь на плечо, заговорил тихо, почти шёпотом:

— Ты уже решился на последний шаг, так что же тебе терять? Чего тебе бояться, Витя? Того, что тебя побьёт Гнатюк, или сломает челюсть Самокатов, или вообще убьёт? Экая беда! Тебе же и так всё пофигу. Ты уже готов был сам! Поэтому не надо ждать две недели… — Витя недоумённо на меня посмотрел. — Да! Действовать надо сейчас! Но… не надо их убивать. Достаточно немного покалечить… Пойди возьми розмах, и ё@ни Самокатова куда-нибудь. Смотри только по голове не попади. Руки, рёбра можешь поломать… по животу, по яйцам… но убивать не стоит.

Витя глядел на меня остекленевшим неподвижным взглядом, и было непонятно, доходят до него мои слова или нет. Даже в полумраке я видел, какой он бледный, усталый и измотанный.

— Пойдем сейчас в кают-компанию, поспишь спокойно до утра. Если кто станет сгонять, скажешь, что я разрешил… Отоспишься, наберёшься сил, а завтра ночью сделай как я сказал. Я в отсеке спать буду, если что, спасу. Вот увидишь, всё будет хорошо.

Проводив Витю в кают-компанию и уложив на свободном диване, я не стал ложиться спать. До вахты — меньше двух часов, да и спать что-то уже не хотелось. Я прогулялся по кораблю, дошёл до седьмого отсека. Посмотрел на мирно спящего и выводящего носом замысловатые рулады Самокатова, на Гнатюка, расположившегося на Витиной койке, и мне самому захотелось припечатать их розмахом. И почему-то непременно по голове. Я даже потянулся было, чтобы вытащить из крепления тяжеленную железяку, но вовремя ударил себя по руке и сдержался. Постояв ещё немного над будущими жертвами, я в сердцах плюнул и вернулся в кают-компанию.

Витя спал, умильно подсунув ладошки под щеку, сладко почмокивая губами и тонко посапывая. Завтра ему предстояло вступить в неравный бой — отстаивать своё место под солнцем… Я так и просидел до утра на диване напротив, охраняя его спокойный сон.

Но следующий день прошёл на удивление мирно и ни к каким радикальным мерам прибегать не пришлось. Самокатов остался цел и невредим. Всё обошлось небольшим внушением. Оставаясь до последнего истинно русским человеком, терпеливым и великодушным, Витя решил дать Камазу последний шанс и предпринял последнюю попытку не проливать кровь.

Утром за завтраком,