— Ерунда, давно существует метод генной дактилоскопии, — даже не дослушав до конца жалобы Купцова, весело сообщил он. — Во всех странах Запада его применяют. Например, в Англии.

— Прикажешь просить визу? — саркастически хмыкнул Иван. — Боюсь, откажут.

— Зачем визу, — обиделся приятель, — у нас в Институте молекулярной биологии работают над этим, и вполне успешно.

— И… могут определить на сто процентов? — обрадовался Купцов, но ответ приятеля словно окатил его холодным, отрезвляющим душем:

— Не могут, потому что очередь на три года вперед. Здесь тебе не Англия! Пора привыкнуть к очередям. И скажи-ка мне, ребеночка на тебя уже записали?

— По-моему, еще нет, — не слишком уверенно ответил Купцов. — А в чем дело?

— Если ребенка зарегистрировали, то запись можно оспорить только в течение года. Ты чего, не знал, да? А еще юрист.

— У нас узкая специализация, — обозлился Иван. — Ты же не лезешь в стоматологи или гинекологи? Так и у нас — есть уголовное право, уголовно-процессуальное, семейное, земельное, колхозное, исправительно-трудовое…

— Стоп! — оборвал его приятель. — Ты уверен, что нужна такая множественность? Я, например, нет. Должно быть разрешено все, что не запрещено. А вообще, бейся, Ваня, до последнего!

И вот Купцов пришел биться. В мрачном коридорчике бюро экспертиз сидели несколько женщин с детьми примерно годовалого возраста и какие-то потерянно-пришибленные мужчины.

«Интересно, кто из них Саранина?» — подумал Иван, занимая очередь и приглядываясь к расположившимся на стульях и скамьях «группам». Заявительницы об его отцовстве он еще не видел, всячески избегая личных встреч — зачем лишние отрицательные эмоции? Тем более если он себя считает полностью непричастным к этому делу. И вот сегодня, здесь, они должны встретиться, поскольку в суде он ее тоже не видел — гражданка Саранина умудрялась посещать суд в другие дни и часы.

Ожидание тянулось медленно, «группы» входили в дверь кабинета и находились там подолгу. Купцов, с тревогой поглядывая на часы, прикидывал — успеет ли он сегодня сделать все намеченное: побывать у Ставич, переговорить с ней и съездить с Бондаревым в «Кабул»? Если так будет продолжаться, то навряд ли.

Наконец подошла его очередь, он вошел в кабинет, назвался и с ожиданием оглянулся на дверь — вот сейчас войдет и она, Саранина. Но следом за ним никто не вошел.

— Вы что, один? — подняла на него глаза медрегистратор.

— Как видите, — криво улыбнулся Иван.

— А где мать и ребенок?

— Наверное, там. — Он неуверенно кивнул в сторону двери.

— Позовите, — велела медрегистратор.

— Лучше уж вы сами, — зябко поежился Купцов.

— Саранина! Здесь Саранина?! — открыв дверь, громко прокричала пожилая регистраторша, но никто не отозвался.

— Приходите на следующей неделе, — возвращая Купцову направление, велела она. — Нельзя делать экспертизу только в вашем присутствии.

Выйдя на улицу, Иван закурил и вздохнул с облегчением — передышка еще на неделю. Но хорошо ли это? Изведешься, пожалуй.

Однако где же гражданка Саранина? Почему она вдруг не пришла, почему резко пошла на убыль ее активность? Вот в чем вопрос…

Дорогой Лыков ерзал на сиденье, беспокойно вертя головой, словно стараясь охватить взглядом сразу все: проносившиеся мимо автомобили, пешеходов на тротуарах, дома, витрины магазинов, стеклянные павильончики остановок троллейбусов. Сегодня днем, плюнув на все, он в неурочное время пошел в машинный зал и начал расспрашивать своего оракула, вводя в него новые и новые данные, — не отпускало предчувствие чего-то страшного, непоправимого, заставлявшее суетиться, не находить себе места, огрызаться в ответ на вопросы начальства. К тому же рыжеусый Котофеич прозрачно намекнул, что руководство с нетерпением ждет обещанных результатов. А какие у Аркадия результаты, не переписывать же заветную тетрадочку, полученную от покойного академика, чтобы выдать за свое и отнести на «палубу»? До этого ли, когда все осложнилось, повернуло на кровавую колею, когда пришлось добить Гришку Анашкина. Нельзя же оставлять его раненым, тащить за собой на квартиру к Олегу или к себе домой? К Жедю тоже не отправишь, не говоря уже о Гришкиной тетке. Пойдут разговоры, пришлось бы вызывать врача, а любой доктор тут же настучит в уголовку, стоит ему только увидеть ногу Гришки и вытащить из нее милицейскую пулю. Теперь Анашкин будет молчать навеки, и никто не сможет от него добиться ни слова.

Машина тихо гудела, как будто сыто урчала, переваривая полученные сведения, а потом пошла выплевывать варианты один хуже другого. Получалось, надо срочно решать вопрос с Котеневым, и только с ним: он обвел всех вокруг пальца и исчез, прихватив сокровища. Именно он, значит, и был казначеем, а они распылялись, не довели дело до конца и накинулись, как голодные на хлеб, на Лушина и Хомчика. Наломали там дров, не имея должного опыта, и привлекли к себе пристальное внимание оперативников.

Теперь они идут по следу и, если верить машине, в течение ближайших десяти дней могут зажать искателей богатств в смертельные тиски. У Аркадия в кармане лежала всеми правдами и неправдами добытая в профкоме туристическая путевка. Выезд группы в одну из капиталистических стран через две недели, но ни Жедь, ни Олег Кислов об этом ничего не знают и даже не могут себе представить, каких трудов Лыкову стоило провернуть все за неделю-другую — собрать характеристики и необходимые справки, пройти собеседования и обсуждения. Сейчас приходится бежать с судьбой наперегонки — отыскать Котенева, выбить из него искомое, обмануть Жедя и Кислова и уехать, утащив сокровища с собой через границу.

В то, что тиски сжимаются, Аркадий был не слишком склонен верить — не за что милиции уцепиться, иначе давно бы уже пришли. Но поторапливаться действительно надо. Вдруг сокровища Михаила Павловича, о которых постоянно толкует машина, имеют выражение в советских денежных знаках? Как тогда? Что с ними делать там, куда он собрался: стоять на перекрестке и торговать или пытаться обменять в банке? Нет. Котенев не дурень, не будет он вкладывать сбережения в бумажки, наверняка переведет их в твердую валюту — в доллары, золото или камушки.

«Господи, — взмолился Лыков, — только бы удалось отыскать, только бы удалось! А там — пусть попробует вырваться!»

Наблюдавший за ним Кислов отметил, что сегодня Аркадий кажется растерянным, не таким уверенным в себе, как обычно: бегают глаза, отвечает невпопад, часто курит, жадно затягиваясь сигаретой, и, не докурив до конца, выбрасывает, чтобы тут же вытащить из пачки новую. Сам Олег не мог избавиться от мысли о произошедшем в тесном дворике, с прилепившимся между стенами домов гаражом — пусть Анашкин тупица, пусть скотина, но нельзя же так? И вообще, после убийства Гришки в душе поселился страх перед всем и всеми: он начал не на шутку опасаться Аркадия, Витьку Жедя, любого встречного милиционера, случайных прохожих, подходивших к нему расспросить о дороге или о магазинах, подозревая в каждом из них переодетого сотрудника уголовного розыска; боялся телефонных звонков, стука в дверь, шума машин, проезжавших ночью под окнами. Жизнь стала какой-то липкой, тягучей, словно барахтаешься в зловонном болоте, засасывающем все глубже и глубже, но нет никаких сил выбраться на твердую почву. От постоянного страха помогали избавиться выпивка, оглушающая музыка и девки — каждый раз новые. Олег пристрастился ходить по кабакам, лишь бы не сидеть вечерами дома, и, обливаясь холодным потом, прислушиваться, что происходит за стенами квартиры.